второй пошел

[fucking-renegade]

вступительное

после того как закончу любой, даже самый дрянной рассказ, всегда хожу с таким лицом

потом садишься редактировать и понимаешь, что, ноуп, это не ты, это рассказ твой фул оф шит...
а сил и желания что-то менять уже нет, когда с третьего раза не можешь правильно написать имя "Франкенштейн"

Название: «So, Doctor, what is the price for being your patient?»
Автор:  Fucking_Renegade
Фандом: Once Upon a Time
Пейринг: Франкенштейн/Джефферсон
Рейтинг: NC-17 (как всегда не графично)
Размер: мини (~2000 слов)
Примечание: название позаимствовано с гиф-коллажа  Анна Провидение
Саммари: на заявку 3.46. Франкенштейн /(|) Джефферсон. Доктор пришивает Шляпнику голову.
первая история тут

– Отведите меня к пациенту, – строго произнес доктор Франкенштейн, намеренно игнорируя дюжину направленных на него остроконечных пик.
Уже через несколько минут после прибытия в Страну Чудес от галлюциногенно-ярких красок и неестественных форм у него началась мигрень. Поэтому все, чего желал в тот момент Виктор, это скорее очутиться в помещении потемнее, где бы он мог по своему усмотрению соорудить импровизированную операционную.
Не отличавшиеся сообразительностью подданные Её Величества отнюдь не улучшали его мрачного настроения.
После неизбежной и неприятной во всех отношениях беседы с самой Королевой Червей, Франкенштейн наконец оказался в дверях отведенной для него комнаты. На мгновение он замер. Представшая перед ним картина была не для слабонервных, но повидавший (и совершивший) многие ужасные вещи доктор не утратил самообладания. На застеленном белой тканью столе лежал его старинный друг Шляпник. Все бы ничего, но голова его покоилась аккурат на животе.
– Джефферсон, – негромко поприветствовал доктор Франкенштейн.
Голова распахнула глаза и попыталась повернуться на голос. Это было ошибкой, потому что в следующую же секунду она сверзилась на пол с жалобным «Ауч!».
Доктор недовольно поморщился и подошел, чтобы ее поднять.
– Виктор! – глядя на него снизу вверх воскликнул Шляпник. – Сколько лет, сколько зим! Каким чертом тебя сюда занесло?
– Имя этого черта тебе превосходно известно, – поджав губы, чтобы скрыть улыбку, произнес Франкенштейн.
– Румпельштильцхен... – догадался Джефферсон. – Старый пройдоха был должен мне услугу. И таки прислал лучшего.
Доктор пропустил комплимент мимо ушей и наклонил голову, которую держал в руках, чтобы рассмотреть поверхность среза на шее. Это было странно и...
– Любопытно, – пробормотал Виктор.
– Ах, это, – губы Джефферсона изогнулись в сардонической улыбке. – Прошу простить мою грубость – не могу пожать тебе руку.
Шляпник истерически расхохотался над собственной шуткой.
Франкенштейн тяжело вздохнул и закатил глаза – это обещало быть сложнее, чем он предполагал. Сколько еще острот про потерю головы ему предстояло выслушать...
Он опустил вышеупомянутую голову на стол и начал доставать из своего черного саквояжа необходимые инструменты.
– Если будешь вести себя смирно и не болтать, – на полном серьезе предупредил доктор, – возможно, мне не придется денервировать твои голосовые связки на время операции.
На это Джефферсон лишь очаровательно улыбнулся. Он бы кивнул, если бы мог, конечно.
Виктор подошел к окну и задернул шторы, оставив только широкую полосу света, которая падала на стол. Совсем как в настоящей операционной, где ничто не должно было отвлекать его от работы.
Выдержки Шляпника хватило ровно до того момента, как доктор обработал руки пахучей жидкостью и надел тонкие хирургические перчатки.
– Ты делал это прежде? – с живым интересом спросил Джефферсон. – Пришивал головы?
– Да, – жестко отрезал Виктор, затем, смягчившись, поведал: – Не далее как четыре месяца назад пришивал голову своей невесте.
Джефферсон не мог видеть, как потемнело лицо Франкенштейна на этих словах, точно так же, как не мог понять, шутит тот или нет.
Доктор, тем временем, взялся за детальное обследование раны на той части шеи, что соединялась с туловищем. Для удобства он расстегнул пуговицы цветастой рубашки Джефферсона и стянул ее до плеч.
– Сосуды, пищевод и трахея в отличном состоянии. Могу предположить, что кровь находится в состоянии стаза... – комментировал он на ходу. – Снова заклятие сохранения?
– Что-то вроде того, – подтвердил Шляпник.
Виктор высокомерно скривил тонкие губы. Он знал, что каким бы замечательным ни было это заклятие, без его собственного «волшебства» на сей раз тоже было не обойтись. Именно его познания и умения были решающими.
Одновременно с этим Франкенштейн уже прикидывал, чем бы скрепить позвонки. Он остановил свой выбор на стальных скобах и принялся за работу.
Как только Виктор закончил с первым этапом операции, Шляпник задумчиво выпятил нижнюю губу и произнес:
– Знаешь, док... я уже начинаю что-то чувствовать.
– Не говори ерунды, Джефферсон, я еще не приступал к соединению нервов. И помни, что я сказал насчет голосовых связок, – Виктор угрожающе помахал у него перед носом скальпелем.
Шляпник моментально заткнулся и дал возможность профессионалу делать свою работу. Он знал, что на пустые угрозы его друг никогда не разменивался и вполне мог сдержать обещание.
Ловко орудуя пинцетом и загнутой иглой с тонкой нитью, Франкенштейн сшил главные сосуды и мышцы шеи. Затем, взяв иглу потоньше, начал соединять нервы. Этот этап был самым сложным и требовал поистине ювелирной точности. Иначе пациент вряд ли бы смог получить контроль над телом, даром что оно будет целым, а значит, вся работа пошла бы насмарку.
– Ай, щекотно! – вдруг завопил Шляпник и завертел головой.
Виктор бросил на него раздраженный испепеляющий взгляд и для убедительности несильно шлепнул Джефферсона по пухлым губам.
– Не дергайся, если не хочешь провести всю оставшуюся жизнь замурованным в собственном теле. – Шляпник обидчиво надулся, поэтому доктор сжалился над ним и уже не так резко добавил: – Я почти закончил.
Наконец, Франкенштейн самодовольно улыбнулся и отер пот со лба. Осталось только наложить швы на кожу.
Джефферсон, будто бы инстинктивно почувствовав его облегчение, решил, что можно без опаски снова заговорить:
– Кстати, позволь поинтересоваться – как твой братишка?
Спокойствие Виктора словно рукой сняло, он напрягся и даже пальцы его, сжимавшие иглу, дрогнули. Тем не менее, он не позволил нахлынувшим эмоциям отразиться в своем голосе, когда ответил:
– Его случай очень тяжелый и требует дальнейшего проведения экспериментов. Но я никогда прежде не был так близок к успеху.
Холодностью тона он дал ясно понять, что разговор на этом окончен. Джефферсон, казалось бы, и не осознал, какую реакцию вызвали его слова, – мысли у него скакали одна через другую. В следующую секунду он уже был захвачен новым открытием.
– Кажется, я могу пошевелить рукой! Смотри, док, – Шляпник демонстративно поднял руку и сжал пальцы в кулак, затем снова разжал. На лице его был написан чистый восторг.
– Рад за тебя, – сообщил Франкенштейн, несмотря на равнодушно-насмешливый тон, его все же охватила волна гордости и ликования. – А теперь я попрошу тебя сесть, если сможешь.
Не с первой попытки, но в конце концов Джефферсону удалось самостоятельно принять вертикальное положение. Он тут же начал себя ощупывать: ноги, живот, лицо. Когда он потянулся к шее, Виктор ударил его по рукам:
– Не трогай. Осталось несколько швов.
Франкенштейн обошел угол стола и встал позади Шляпника, чтобы наложить несколько завершающих стежков на задней поверхности шеи.
Джефферсон сидел смирно, прижав подбородок к груди, и чуть ли не мурлыкал от того, как бережно, но вместе с тем уверенно хирург прикасался к его обнаженной коже. Чувствительность явно к нему возвращалась.
– У тебя такие чуткие пальцы, Виктор, – с тихим стоном протянул Шляпник и беззвучно рассмеялся.
Одного этого комментария было недостаточно, чтобы заставить доктора смутиться. Закончив операцию, он снова обошел вокруг стола, на этот раз – чтобы отложить инструменты, и спокойным профессиональным тоном произнес:
– Нужно проверить двигательную функцию и восприятие.
Не успел он по всем правилам медицинской науки приступить к оценке рефлексов, как Джефферсон с кошачьей ловкостью поймал его за руку.
– Бросьте это, доктор. Я знаю только один эффективный способ удостовериться, что все работает как положено.
Он обхватил Франкенштейна ногами за бедра и притянул к себе, его ладонь он запустил в вырез своей не до конца расстегнутой рубашки.
Виктор от неожиданности приоткрыл рот и судорожно вздохнул, но руку не отнял, почувствовав под ладонью теплую кожу, а еще глубже – живое, бешено колотящееся сердце.
– Видно, я что-то напутал с нервами: ты не в своем уме, – жестко, вопреки своим ощущениям, произнес доктор и тут же, выдавая себя с потрохами, провел языком по внезапно пересохшим губам. В действительности он думал о том, что с координацией движений у его пациента было все в порядке.
Шляпник надрывно расхохотался.
– Я всегда таким был, и ты это знаешь!
У Виктора вдруг закружилась голова: от абсолютно сумасшедшей широкой улыбки Джефферсона, от алеющего свежего шрама на его шее, от понимания, что время на исходе. Он снова попался. Такое влияние оказывал на него Шляпник в каждую их встречу – заражал безрассудством, распалял давным-давно тлеющее безумие под маской хладнокровного ученого.
Больше не раздумывая, он с жаром и ненавистью к собственной слабости впился в губы Джефферсона.
Дальше было торопливое расстегивание брюк, какая-то вязкая жидкость, имевшая строго медицинское предназначение, и смазанные ею пальцы Виктора (все еще в перчатках), которые Шляпник принял в себя с порочным стоном.
– Не могу обещать, что это совершенно безболезненная... процедура, – чуть насмешливо предупредил Франкенштейн, заставив его повернуться и лечь животом на стол, а сам в это время стянул с рук перчатки и отбросил их в сторону.
– Если это цена за то, чтобы быть твоим пациентом, то я готов заплатить. – Джефферсон издал всхлип, смешанный со смехом, когда Виктор вошел в него.
Доктор не смог бы призвать себя двигаться осторожно, даже поначалу, даже если бы очень захотел, потому что чем громче делался скулеж Шляпника, тем сильнее, как от катализатора, становились его рывки, бесконтрольные и непрерывные. Франкенштейну хватало сознательности только на то, чтобы не вцепиться Джефферсону в растрепанные волосы – приковывавшая его взгляд рана на шее была напоминанием не делать этого. Единственное, в чем он проявлял мягкость, когда проводил по шраму большим пальцем, другой рукой он крепко удерживал выгибающегося под ним Джефферсона за бедро.
Через какое-то время Шляпник совершенно выбился из сил и замолк, распластавшись на животе. При каждом новом толчке он проезжался щекой по столу. Он улыбался с закрытыми глазами, и только теперь, на фоне белой ткани, Виктор заметил, какие яркие у него губы, будто впитавшие кроваво-красный цвет этой проклятой Страны Чудес.
– Как ты обманул Королеву? – неожиданно спросил Джефферсон, распахнув глаза.
Франкенштейн тяжело и резко выдохнул сквозь зубы.
– У меня есть свои средства.
– Загадочны, как в старые добрые времена, дорогой мой доктор, – хмыкнул Шляпник. Виктор решил, что он совсем приспособился к проникновениям и больше не испытывал болезненных ощущений, раз поддался своей неуемной болтливости. Впрочем, кое-что могло выбить напрочь все мысли из головы этого ненормального. Франкенштейн приподнял его за бедра, и после нескольких размашистых толчков, задевших так называемое «второе сердце мужчины», Джефферсон весь содрогнулся и застонал в полный голос.
Виктор навалился на его постепенно обмякшее, расслабленное тело, чувствуя грудью, как часто расправляются и спадаются от тяжелого дыхания легкие Шляпника, и последовал за ним. Пережив несколько блаженных мгновений беспамятства, затуманенного сознания без оформленных мыслей и чувств, он начал приводить себя в порядок и собираться.
– Ты бросишь меня здесь, так ведь? – наблюдая за ним, но не двигаясь с места, спросил Джефферсон.
Франкенштейн замер, он знал, что этого разговора было не избежать, и все же похолодел от неприятного ощущения вины и жалости. Такая уверенная обреченность сквозила в голосе его друга.
– Ты знаешь правило, – не нашел он ничего лучшего сказать. – Повезет, если мне самому удастся выбраться отсюда. Там за дверью ждет стража.
Доктор достал из саквояжа шприц, несколько стеклянных запечатанных колб с жидкостью зеленоватого цвета и одну – с голубым раствором.
Шляпник противоестественно для себя молчал и даже не спрашивал, для чего ему это. Когда Франкенштейн закончил с помощью шприца впрыскивать голубой раствор в остальные колбы (жидкость в них моментально приобрела мутно-болотный оттенок), он посмотрел на Джефферсона. Тот сидел на столе, болтая в воздухе ногами, гримаса на его лице толком не давала понять: сотрясают его смех, или же сухие рыдания.
Виктор подошел к нему и осторожно коснулся подбородка, вынуждая поднять глаза.
– Румпельштильцсхен говорит, что на Сказочную Страну будет послано проклятье. Возможно, тебе лучше остаться здесь, – на последней фразе голосу доктора не хватило его обычной уверенности.
Джефферсон раскрыл рот от внезапно пришедшего осознания. В мгновение его взгляд сделался совершенно обезумевшим, он мертвой хваткой вцепился в руку Виктора.
– Грейс! – хрипло вскрикнул он, будто только сейчас вспомнил о дочери.
Франкенштейн тут же пожалел о сказанных словах, но поделать с этим уже ничего не мог. Нужно было срочно уходить, он и так непозволительно задержался.
– С ней все будет в порядке, я позабочусь, – доктор сам не знал, было ли ложью это данное в отчаянной спешке обещание. Он отцепил от себя руку Шляпника.
Джефферсон остался сидеть на столе, судорожно хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, и беззвучно шепча имя своей дочки. Это была, наверное, самая пронзительная картина, которую видел в своей жизни Виктор. Потом он вспомнил о своем младшем брате. Без сожаления Франкенштейн вышел за дверь.
Сразу за этим королевские солдаты на карауле подняли невыносимый гвалт, послышался звон стекла (это разбилась одна из колб) и из коридора повалил густой сизый дым. Успевший вбежать в комнату стражник рухнул как подкошенный.
Через пару десятков минут придворные Королевы Червей пришли в себя и, держась за головы, будто пьяные, начали подниматься на ноги и наперебой твердить о «магии» и «колдуне-чужестранце». Они напоминали муравьев, чей муравейник разворошили палкой. Джефферсон наблюдал за их суетой со злым весельем, раскачиваясь из стороны в сторону как умалишенный. Наконец он не выдержал.
– Это не магия, глупцы. Наука! – закричал Шляпник, захлебываясь безудержным смехом.