Обломовка

01.05.2010 в 16:51

Пишет  снова марронье:

структура нашей Обломовки
Что: Обломовка. Сонный рай, который мы выстроим прямо в Гатчине, когда мой бравый лейтенант заработает достаточно, проводя операции по увеличению груди.
Или попросту, наше с факин ренегэйд имение. Где мы будем предаваться лени и разврату. Вернее, лени буду предаваться я, а разврату - факин.
Кто: Мы.
Ханс Христофорович, немецкому языку, философии, математике и прочим презанимательнейшим наукам учитель, из Австрии выписанный.
Германн Гюнтерович, Хансу Христофоровичу в деле обучения господ ассистент, изволил приехать с Дюссельдорфу.
Арчи Чарльзович, английскому языку и истории государства английского учитель, воспитатель. Выписан из самого Лондону.
Дитер Августович, гувернёр. Сам приехал.
Юдька, холоп.
Альдо Рэйн, приказчик усатый зело суровый, с делом своим приказчицким преловко управляется.
Фрау фон Хаммерсмарк, дама баварская, актёрскому мастерству обучать приехала, на деле, ужин готовит в традициях славных немецких, да с Хансом Христофоровичем прелюбодействует.
овер 9000 душ крестьян, среди них Донька Доновитц, пахарь, что регулярно бунтует вместе с немецким рабочим Уго Штиглицем. Дитеру Августовичу да господину Рэйну их усмирять надлежит.
Шошанка, девка дворовая. С ней Марсель, холоп зело экзотический, арабчонок, по-французски говорить разумеющий.

---

"Playing together", Аугуст Диль/Даниэль Брюль, РПС, PG-13

Название: "Playing together"
Автор: acidpenguin46
Перевод: Fucking_Renegade
Пейринг: Аугуст Диль/Даниэль Брюль
Рейтинг: PG-13
Предупреждение: алкоголь, флаффный ангст.
Саммари: "Водка всегда была их выпивкой".
Дискламер: Диль и Брюль принадлежат сами себе.

От переводчика: Чисто для души, так сказать.
PS: Viva La Vodka!

_________________

Даниэль проводит рукой по волосам, чувствуя, как жирный бриолин остаётся на пальцах. Непроизвольно кривится. Наконец, он сбрасывает с плеч нацистское пальто и проверяет карманы на наличие сигарет, хотя заранее знает, что ничего не найдёт. Чёрт, как же он устал. Не уверен даже, что этой ночью сможет вернуться обратно в Берлин. Его взгляд блуждает по небольшому помещению трейлера, пока не натыкается на почти целую бутылку водки. Улыбается, когда воспоминания заполняют его голову, ему становится интересно, ушёл ли Аугуст со съемочной площадки.

* * *

- Хэй. – Аугуст смотрит на него, потом на бутылку водки в его руке, рот кривится в ухмылке, обхватывая сигарету, зажатую в зубах. Подносит руку ко рту, затягивается, прежде чем выпустить дым.
- О, тебе не следовало. – Ухмылка становится шире, Даниэль не может сдержать ответную улыбку.
- Кто сказал, что я делюсь? - Он вскидывает бровь, Аугуст закатывает глаза.
- Знаешь, для актёра ты слишком хреново лжёшь. – Он снова поднимает сигарету, пальцы закрывают нижнюю часть лица, когда он вдыхает. Ещё одна затяжка, прежде чем он продолжает, слова перемешиваются с дымом: - Кроме того, водка – наша выпивка. Было бы грубо не поделиться.
Даниэль поднимает бутылку, пальцы небрежно сжимают горлышко. – А что если я хочу быть грубым?
Аугуст бросает сигарету, тушит подошвой резинового сапога. – Что? И разочаровать свою стайку фанаток? – Он подмигивает и выхватывает бутылку из рук Даниэля, поворачивается и открывает дверь своего трейлера. – Ты как, зайдёшь, или мне придётся самому это выпить?
Аугуст заходит в трейлер, Даниэль следует за ним, поспешно устраивается в скрипучем кресле. Аугуст ложится на кровать, откинув голову на оконную раму, а ноги (всё ещё в запачканных резиновых сапогах) фамильярно кладёт Даниэлю на колени. – Эй! – указывает тот на ноги, но сбрасывать не торопится, хотя знает, что костюмеры убьют его, если он появится завтра утром с пятнами на костюме. Единственно, как реагирует Аугуст, – зажигает ещё одну сигарету и выпускает дым прямо Даниэлю в лицо. Даниэль показывает ему палец, и не ожидает в ответ чего-то кроме ухмылки.
Его взгляд останавливается на бутылке водки под боком у Аугуста, он берёт её, откручивает крышку и делает большой глоток. Алкоголь устремляется вниз по горлу, он вздыхает. – Чёрт, это то, что мне было нужно.
- О, у малыша Дэнни выдался тяжёлый день? – Аугуст садится прямо, одной рукой держит сигарету, другой – треплет Даниэля по волосам.
Он отталкивает его руку и хмыкает. – Отвали.
- Нет уж. Тебе же так нравится. – Года идут, а всё остаётся по-прежнему. Алкоголь, притупляющий чувства, пальцы, касающиеся его слишком часто. Он ощущает смесь сладостно-горькой ностальгии, спокойствия и неловкости, не концентрируясь ни на одном из ощущений, он делает ещё глоток, до того как Аугуст выхватывает бутылку из его руки.

* * *

- Мелани, хэй, как поживаешь? – Мелани глядит на них обоих, удивлённо выгнув бровь, её губы складываются в усмешку, и если бы он был достаточно трезв, то убрал бы руку с плеча Аугуста и выпрямился. Она скрещивает руки на груди и облокачивается о дверной проём, загораживая обзор на внутреннее помещение трейлера. – Я в порядке. – Она так медленно проговаривает слова, будто всё ещё примеривается к тому, как они звучат. – Да и вы двое, кажется, более чем в порядке.
- Лучше не бывает. – Он слышит, как хихикает Аугуст, проходят несколько мгновений полной тишины, прежде чем он понимает, что Аугуст не собирается за него продолжать.
- Мы просто хотели поинтересоваться, нет ли у тебя чего-нибудь выпить. Мы оба уже никакие, чтобы ехать куда-либо, а ты единственная, кто открыл нам дверь.
Её усмешка перерастает в весёлую ухмылку. – С чего бы это?
Даниэль не реагирует, но не таков Аугуст. Он отвечает шёпотом, точнее Даниэлю так кажется, что это должен был быть шёпот. – Это потому что Даниэль пьян, так ведь?
Мелани закатывает глаза, но снисходительная улыбка остаётся не месте. – Это одна из причин.
- Итак, есть у тебя что-нибудь?
- Пойду гляну. – Дверь за ней закрывается, и он может поклясться, что там внутри есть кто-то ещё. Мысль испаряется из его головы в тот же момент, когда пальцы Аугуста сильнее сжимают его талию, и к тому времени, когда дверь открывается вновь, его покидают все мысли о возможной компании Мелани.
- Водка сгодится?
Даниэль берёз из её рук бутылку и улыбается: - Превосходно.

* * *

Всё затянуто прекрасной дымкой. Он поднимает глаза - в его руке пустая бутылка водки - и смотрит, как Аугуст смеётся над ним. Длинные пальцы тянут его за руку, он чувствует мягкий толчок, когда его тащат к кровати. Он падает на Аугуста, чувствует его дыхание на своём лице, движение его тела под собой. Он закрывает глаза и перекатывается на спину, чтобы лечь рядом с ним. Пальцы Аугуста гладят его пальцы, костяшки мягко двигаются вверх-вниз. Он не может нащупать обручального кольца Аугуста. Не знает, о чём это говорит: о степени своего опьянения или о том, что Аугуст носит его на другой руке.
– Знаешь, всё что нам надо – это немного абсента и судачестве о Хильде, тогда было бы совсем как в старые добрые времена. – Аугуст поворачивает голову набок, и краем глаза Даниэль замечает его улыбку.
- Не совсем, - пальцы Аугуста перемещаются на другую сторону его ладони, легонько сжимая. Он знает, что ему пора идти. Они абсолютно невменяемы, и утром это не будет значить ровным счётом ничего. Он знает, что ему пора идти, однако поворачивает голову набок, задевая носом скулу Аугуста. Также он знает, что не может уйти. Даниэль сжимает пальцами его ладонь, костяшками задевая его бедро. Смотрит, как Аугуст закрывает глаза, и прижимается нежным поцелуем к его щеке.

@темы: бесславные ублюдки, RPS, фики

---

Бесславные Ублюдки: "Донни был бы недоволен", Альдо Рэйн/Ханс Ланда, NC-17, закончен

Название: "Донни был бы недоволен"
Авторы: marroniere & Fucking_Renegade
Бета: Sally
Фандом: Бесславные Ублюдки
Пейринг: Ханс Ланда/Альдо Рэйн, Альдо Рэйн/Донни Доновитц + Смитсон Юдивич и прелестный радист Германн
Рейтинг: NC-17
Предупреждение: Эвриван’с гей (кроме Юдивича)
Дискламер: Анальные рабы Квентина Тарантино нам не принадлежат
Саммари: "Альтернативный вариант сцены пленения Рэйна и Юдивича полковником Хансом Ландой"

_____________

Более мерзкого хрена, чем этот Ланда, я не видел давно. Ну, может быть, Донни...

Более мерзкого хрена, чем этот Ланда, я не видел давно. Ну, может быть, Донни. Тот, когда нажрётся, ведёт себя как самая настоящая скотина, один раз даже битой своей чуть не укокошил нас с Омаром. Бегал и орал что-то про фашистскую мразь и бейсбол. Но Доновитца наш лейтенант всегда может утихомирить парой ласковых... А заткнёт ли Апач этого урода - не знаю. Да и вообще, Донни и этот самый штандартен-как-его-фюрер - две большие разницы.
Короче, Ханс Ланда - гнида редкостная. Это очевидно. А ещё он похож на гомика. Либо просто похож на гомика, либо вовсе не похож на мужика.
Лейтенант, похоже, солидарен со мной в этом вопросе. Тоже смотрит на этого... никак не запомню его звание, короче, на фюрера, как на гомика. Ладно. Сделаем вид, что я не видел, как Апач по ночам из палатки Доновитца вылезает. Может, они там в карты играли или за жизнь разговаривали. Или у лейтенанта Рэйна в голове какой-нибудь невъебенно секретный план назрел, и он поспешил им с Донни поделиться.
Хотя всё-таки более вероятно, что лейтенант тоже гомик. Лично я бы ни за что не согласился надеть белый смокинг. Даже если это нужно для какой-нибудь невъебенно важной операции типа операции "Кино". Только гомики носят такие идиотские белые смокинги с пошлым цветочком в петлице.
- Значит, Альдо Апачи…
Да. Он Апачи. А ты мудак.
- А ты охотник на евреев? - спрашивает мой бравый лейтенант и, конечно, попадает в яблочко: нацистская мразь тут же оскорблено задирает нос.
- Я детектив. И отменный детектив! Искать людей – моё ремесло. И, естественно, работая на нацистов, я искал людей. Да, в том числе и евреев. Но охотник на евреев?! Хм, просто курам на смех!
И ведь улыбается-то как... как будто мужик с рекламы хозяйственного мыла, думаю я. Такую невинную противную улыбочку ненавидеть не преступление. Такого подонка ненавидеть не преступление.
- Но прилипло так, что не смоешь, - вырывается у меня.
- Ну так и ваше прозвище вам, наверное, не по нраву, - чёртово голубоглазое чудовище поворачивает ко мне свою голову и глядит так, будто впервые заметил. Вашу мать, не такой уж я коротышка, чтобы меня невозможно было разглядеть! - «Альдо Апачи и Лилипут»!
Минуточку, а какого чёрта?.. Нет, я, конечно, всё понимаю, особенно то, что эти два козла ещё полчаса будут тут сидеть и обмениваться колкостями, но мой рост-то тут причём?
- Почему это лилипут?
- Так вас прозвали немцы… И если уж на то пошло, я удивлён, что у вас вполне приемлемый рост, да, вы коротышка, но вы совсем не похожи на цирковых карликов: никакого уродства.
Будь моя воля, я бы эту сволочь немецкую пристрелил сейчас же на месте! Или забил бы. Не поленился бы даже биту у Донни для этого дела одолжить в обмен на галлон виски. Даже галлона виски не пожалел бы.
- Да сам ты урод!
У полковника аж желваки на скулах заходили. Он бросает что-то на своем сраном немецком и, протянувшись через стол, хватает меня за волосы.
Хр-рясь!
Последнее, что я успеваю понять - это то, что меня только что приложили мордой об стол. При лейтенанте. Какой позор. Ёбаный стыд. Вот так вот, мордой, да об стол, без лишних церемоний. Ёбаный, ёбаный, ёбаный стыд…
И именно на мысли "ёбаный стыд" перед глазами всё темнеет.

______________

У Ханса Ланды по-арийски точёные выразительные черты лица, крупный, выдающийся вперёд подбородок. Аккуратно зачёсанные набок волосы мышиного цвета. Белёсая седина на висках. И тонкие жёсткие губы. Длинные жилистые пальцы выстукивают на столешнице что-то, определённо напоминающее вальс "Розы с юга".
На столе нет ничего, кроме чёрного, подчёркнуто правительственного телефонного аппарата, трёх пустых бокалов и пузатой бутылки вина в манерной берестяной оплетке.
Под столом в забытьи и со здоровенной шишкой на лбу лежит Смитсон Юдивич.
Напротив широко улыбающегося штандартенфюрера сидит лейтенант Альдо «Апачи» Рэйн. И не потому ли Ханс Ланда так похож на старого холёного кота? Того и гляди, зажмурится и замурлычет от удовольствия.
- Где мои люди? - резко спрашивает Рэйн, привычно щуря один глаз и лихо заламывая бровь. - Где Бриджет Фон Хаммерсмарк?
При звуке этого имени лицо полковника немедленно застывает, словно маска, взгляд становится тяжёлым, глаза перестают весело блестеть. Ханс Ланда больше не улыбается, не кривляется, не машет руками. Он говорит жестко, с лёгкой ноткой презрения в голосе:
- Ну, скажем, она получила то, что заслужила.
- Грязный нацистский хрен в задницу и пулю в лоб?
Ланда выразительно морщится и стискивает на мгновение зубы.
- Много чести. Этого скорее заслуживает, - его брови невинно взлетают вверх, а губы растягиваются в ядовитой улыбке, - Донни Доновитц, или как там его называют? Жид-Медведь, да, точно.
- А вот этого, - рычит Альдо Рэйн, одним движением высвобождая руки из наручников, которые он битых 20 минут пытался открыть отмычкой и при этом не потерять контроль над лицом (выдавая свои гримасы за американскую харизму) и разговором. Железка падает на пол, Апач перемахивает через стол и садится прямо перед носом Ланды. Теперь его и штандартенфюрера разделяет только чёртов десяток дюймов, - говорить не стоило.
Полковник Ланда не тратит время на удивление, замешательство или ужас, а только тянется рукой к телефонной трубке. Удар по пальцам заставляет его зашипеть от боли и громко сочно выругаться по-немецки.
Рэйн с лёгкостью перехватывает трубку и быстрым, еле уловимым движением набрасывает телефонный провод на шею Ланды, хватает свободной рукой другой конец и затягивает.
Полковник дёргается и багровеет, пытаясь вырваться.
Рэйн упирается своим щегольским лаковым ботинком в его стул, как раз между ног штандартенфюрера.
- Шевельнёшься ещё разок, - грозно произносит лейтенант и задирает подбородок, демонстрируя шею, - получишь такой же. Очень неприятная штука, кстати. Заживает долго.
Шею Альдо опоясывает широкий шрам - темный, безобразный.
Штандартенфюрер Ханс Ланда нервно сглатывает.
- Меня хотели повесить, - небрежно поясняет Рэйн, нарочно растягивая слова. - Почти, кстати, повесили. А тебя, если что, я задушу наверняка, будь уверен, папаша.
Ланда опускает голову - шея у него уже порядком затекла - и упирается взглядом лейтенанту не куда-нибудь, а прямо в пах.
Альдо замечает его взгляд и самодовольно ухмыляется:
- Что? Да, мне, на хрен, есть, чем гордиться.
- Я отстрелю тебе яйца, сраный янки, если ты немедленно меня не отпустишь!.. - шипит Ланда, пытаясь нащупать свой вальтер под парадным серым мундиром.
Альдо Рэйн затягивает провод чуть сильнее. Полковник хрипит и хватается руками за шею, скребет ногтями, пытаясь высвободиться. Когда Рэйн прекращает своё показательное выступление, штандартенфюрер Ханс Ланда, задыхаясь и снова глядя на него снизу вверх исподлобья, цедит сквозь зубы:
- Мы можем договориться, лейтенант.
- Вы в этом уверены, штандартен-как-вас-там? - передразнивает Альдо немца.
Ханс Ланда кивает, насколько ему позволяет это сделать шнур - едва заметно - и одними губами произносит "Ja".
- Не слышу? - Рэйн дёргает за концы провода, вынуждая полковника склонить голову ещё ниже и почти что уткнуться носом ему в пах. Ситуация в целом начинает забавлять американского лейтенанта.
- Да, уверен, - пальцы штандартенфюрера тянутся к ширинке Альдо Рэйна.
Пуговицы в случае Ланды - серьёзная проблема. Застёжка брюк смокинга, с которой он возится с минуту - вдвойне серьёзная проблема.
У лейтенанта Альдо Рэйна нижнее бельё цветов американского флага, и, приспуская его резинку, Ланда сдерживает надрывный смешок: как ни прискорбно это осознавать, Рэйну определённо есть чем гордиться.
Штандартенфюрер нервно облизывает губы.
Когда его язык скользит по члену Альдо, Рэйн глухо матерится сквозь зубы. Ланда на секунду отстраняется, насмешливо и несколько криво улыбаясь.
Когда он обводит лёгким движением языка головку члена Рэйна, Альдо рвано выдыхает.
Когда Ланда берёт в рот, лейтенант бормочет что-то, смутно похожее на "ну наконец-то, бля".
Альдо точно помнит, что ему никто не отсасывал со времён тридцать девятого. В тридцать девятом от Рэйна ушла жена, и, чёрт возьми, он даже не успел толком пройтись по всем борделям Теннесси, как его забрали в армию. Немного несправедливо.
Однако то, что делает сейчас немец - весьма и весьма недурно. У него тёплый влажный рот и умелый язык.
Донни даже так сосать не умел. Обычно, когда речь заходила об отсосе, Доновитц слал лейтенанта куда подальше (не обязательно в жопу) и старательно прикидывался спящим.
Ханс Ланда сосёт старательно, и Альдо еле сдерживает полустон-полурык, кончая.
А когда лейтенант Альдо Рэйн кончает, телефонная трубка выскальзывает из его расслабленной ладони и с грохотом ударяется о край стола.
Первое, что делает Ланда, выпутавшись из провода - достаёт из кармана белоснежный, до омерзения пижонский накрахмаленный платок с кружевом по краям.
Альдо хмыкает.
Штандартенфюрер с нескрываемым отвращением тщательно вытирает губы и прикладывается к бутылке вина. Пить бордо крю из горла - не лучший вариант, но Ханса Ланду сейчас менее всего волнуют его манеры с точки зрения сомелье. Штандартенфюрер Ханс Ланда споласкивает рот и смачно сплёвывает, стараясь попасть в лейтенанта Рэйна.

_____________

Когда тёмная пелена перед глазами рассеивается, я обнаруживаю три вещи.
Первая - я под столом. И у меня немилосердно болит голова. Как будто два лилипута (не таких, как я, чёрт возьми! - два настоящих цирковых лилипута) с двух сторон пытаются распилить её ма-а-аленькими напильничками.
Вторая и третья - когда я вылезаю из-под стола (со связанными руками это занимает чертовски много времени), - лейтенант Рэйн каким-то образом оказался без наручников, а ещё сам факт того, что и лейтенант, и штандартен-как-его-там выглядят изрядно взмыленными. Трубка лежит на телефонном аппарате как-то криво, по всему столу разбрызганы капли вина.
Роскошно, Смитсон, - думаю я и бросаю взгляд на Апача. У Апача расстёгнута ширинка. Роскошно в квадрате. У Ланды мундир в каких-то пятнах, прямо над медалями и орденами. Роскошно в кубе.
Мне очень хочется пробормотать "Донни был бы недоволен", но я вовремя прикусываю язык - сейчас благоразумнее всего молчать. Довякался уже, об стол мордой получил.
Немец говорит что-то вроде "спящая красавица", издаёт короткий немелодичный смешок и продолжает что-то втирать моему лейтенанту:
- …но вы не убьёте Гитлера, не убьёте Геббельса, не убьёте Геринга и не убьёте Бормана. А если их взорвать – конец войне. И если я не сниму телефонную трубку, вы убьёте всех четверых. А если убить всех сразу – конец войне сегодня. Итак, господа, давайте обсудим, каковы шансы положить конец войне сегодня, – штандартен-как-там-его, в общем, Ланда наливает в бокал Рэйна вино. Меня, что неудивительно, игнорируют. Нет, руки у меня связаны, и никто развязывать их мне не собирается, но обидно. Мог бы хоть для приличия налить, - Я думаю так, смерть или спасение Гитлера зависят только от моих действий. И если я не позвоню, то его смерть – скорее моя заслуга, чем ваша, вы согласны?
- Допустим, - соглашается Апач.
- Если хотите выиграть войну сегодня, - старый немецкий педик театрально ударяет ребром ладони по столу, да так, что бокалы подскакивают и дребезжат, - заключим сделку.
Ничего не понимаю. Ни хрена. Лейтенант только что обкончал чёртову фрицу мундир, а они тут о какой-то сделке треплют?!
- Это какую сделку? – Рэйн цокает языком и вальяжно откидывается на стуле.
Вопросительно смотрю на лейтенанта. Он поворачивается и подмигивает мне, выпятив вперёд подбородок. Когда лейтенант Альдо Рэйн делает такое смешное суровое лицо, это может значить только одно: не ссы, прорвёмся.
- У вас нет на неё полномочий, однако я уверен, что вашей миссией командуют из центра, генерал, вероятно, из ЮСС, управление стратегических служб…
Что за дерьмо?!.. Вот ведь хитрожопая скользкая гадина!
- О! Прямо бинго! Так ведь говорится, «прямо бинго»? - А глазки-то у него как загорелись, смотреть противно.
- Вообще-то просто «бинго».
Бинго, о да. Представляю, какое бинго ему лейтенант устроил.
- Бинго, угадал! Ммм… я отвлёкся, так о чём шла речь? А, о сделке. Здесь есть мощная рация и в моём подчинении очень опытный радист… по имени Германн.
Ну вот. Если и этот опытный радист сейчас сюда зайдёт взмыленный, растрёпанный и с расстёгнутой ширинкой - мир точно катится куда-то не туда. Очень уж подозрительно звучит "опытный".
- Свяжитесь по этой рации с тем, кто уполномочен одобрить, скажем, мою добровольную капитуляцию. Если это легче переварить.
Этот немчишка, видимо, считает себя чертовски вдохновенным оратором. Никогда не любил типов, любящих красиво попиздеть, честно. Наш предыдущий президент допизделся до Великой Депрессии. В тридцать первом мне было двадцать лет и у меня денег не было не то что на джин с тоником, даже на самые сраные сигареты. Благодаря Гуверу поберёг свои лёгкие с печенью, вот так-то.
- Там, откуда я родом, - Рэйн наклоняется вперёд, - полезно держать ухо востро, короче говоря, если чересчур складно плетут – не верь.
Наш лейтенант - мировой мужик. Всем мужикам мужик. Наш лейтенант - ни разу не дурак, и уж тем более, ни разу не такой кретин, чтобы не заметить, что есть в этом складном пиздеже Ланды гнильца.
- Сидя на вашем месте я бы сказал то же самое, и 999 тысяч 999 раз из миллиона вы были бы правы. Но история учит нас, что время от времени судьба протягивает дерзким свою длань. Итак, мои требования…

@темы: бесславные ублюдки, фики

---

"Теория вероятности того, что Ханс Ланда (Охотник на Евреев) - гей"

Теория вероятности того, что Ханс Ланда (Охотник на Евреев в фильме Квентина Тарантино "Бесславные Ублюдки") - гей

Предисловие. Удивительно, но сомнения закрались в мою голову только после третьего просмотра "Бесславных ублюдков". Тот факт, что я не вскричала "пидор!" в тот же момент, когда в первый раз увидела полковника Ханса Ланду, может говорить о некоторой доле объективности этой теории.

Аргументы, основанные на рассуждениях и умозаключениях:

1. Гомосексуалистов во время холокоста преследовали так же, как и евреев. Одной из причин, по которой Ланда умел мыслить, как еврей, могло быть то, что он так же, как и евреи, находился под угрозой гонения.

2. Ланда наслаждался своей работой, убивать людей ему нравилось. Особых причин предавать нацистов у него не было. Если только он не был геем и не рассматривал опасность быть пойманным и отправленным в концлагерь.

3. Вполне возможно, что прелестный радист, эдакий арийский ангел, Германн, как раз и был его любовником. Это объясняет эмоциональную реакцию Ланды (единственную искреннюю реакцию за весь фильм) на то, что Альдо застрелил его.

4. Есть основание полагать, что Альдо понял это, потому что из сотни лихих американских выражений он выбрал именно "pecker sucking life" (что прямо говоря, переводится, как "членососная жизнь").

5. Если Германн не был его любовником, спрашивается, зачем Ланда, намереваясь предать нацистов, взял с собой какого-то радиста, да ещё и выторговал его жизнь у американцев, когда на протяжении всего фильма он не проявил ни капли жалости ни к единому человеческому существу?

6. Насколько безгранично Ланда должен был доверять радисту, чтобы использовать его для связи с американским командованием по столь щекотливому вопросу, как предательство страны? Так бы и стал любой рядовой солдат подчиняться командиру вплоть до предательства? Его могли заставить, конечно. Но тогда после пересечения границы Ланда перестал бы нуждаться в услугах водителя/радиста. Что тут же исключается его эмоциональной реакцией на убийство Германна.

7. Германн был с ним в первой сцене на ферме («Германн, пока я вас не позову, я должен буду один вести допрос») и затем весь фильм (а ведь без малого 4 года прошло… какая примечательная верность со стороны непредсказуемого Ланды).

8. Есть мнение, что Ланда использует имя «Германн» для всех подряд (для всех подряд прелестных белокурых юношей, уточняю я, коими являлся и водитель, и радист, и официант на премьере – в случае если это разные персонажи, конечно). Если так, то это мнение не только не опровергает «теорию вероятности…», но и делает её более глубокомысленной. Потому что за привычкой называть прелестных арийских мальчиков «германнами» может скрываться… трогательная история любви.

Более спорные и менее одиозные аргументы:

9. Господину штандартенфюреру действительно характерны манерность и жеманность.

10. «Я знаю слишком много ваших прежних побед,чтобы поддаться этим чарам» (с) Бриджет фон Хаммерсмарк
Кто-то считает эту реплику двусмысленной. И автоматически – палевной. Я от комментариев воздержусь.

Железный аргумент:

Мы имеем дело с Квентином Тарантино, который однажды произнёс воистину святые слова: "Go-go the gay way!" (с)

Так что у Тарантино возможно ВСЁ.

Fucking_Renegade 8/04/10

@темы: бесславные ублюдки, tarantinoverse

---

«Миф о Величии» (Невероятный Халк), NC-17 + принуждение

Название: «Миф о Величии»
Оригинальное название: The Myth of Greatness
Авторы: airspaniel и cerebel
Перевод: Fucking_Renegade
Бета: Sally
Бета-ридер: nadine_1
Фандом: «Невероятный Халк»
Пейринг: Брюс Бэннер/Эмиль Блонски
Рейтинг: NC-17
Категория: мультифандомный СЛЭШ
Ворнинг: ПРИНУЖДЕНИЕ
Спойлеры: Киноверсия «Невероятного Халка» (2008) режиссёра Луи Летерье. Данный фик – альтернативное продолжение университетской битвы.
Саммари: "Бэннер не собирается драться с ним, не сейчас, и это ужасно разочаровывает. Но есть и другие способы спровоцировать реакцию..."
Ссылка на оригинал: community.livejournal.com/teampornbomb/960.html...

Перевод сделан в рамках весеннего Мини кинк-феста на Домиане.
Кинки: №20 – похищение, №33 - ограничение подвижности

От переводчика: как видите, над этим текстом трудились аж 5 человек. в него было вложено столько души, сил и времени, что я почти ощущаю его своим детищем.

_____________

Очень скоро его униформа становится мокрой насквозь...

Очень скоро его униформа становится мокрой насквозь. От раскатов грома дрожит земля, а Эмиль Блонски продолжает бежать, не оступаясь и не чувствуя усталости.
Брюса Бэннера до смешного легко преследовать. Сломанные ветки, размытые следы: кто угодно, даже вполовину менее сообразительный, чем Блонски, и вчетверо хуже натренированный, смог бы его выследить. С ним нет военных, правда. Не было после кампуса. Он мог бы задаться вопросом почему, но его это не волнует. Прикрытие не обязательно. Если он поймает Бэннера, он убьёт его – или монстра – своими руками.
Рация утеряна, как и его оружие. Но это не важно. Лишняя тяжесть ему бы только мешала.
Блонски останавливается на мгновение, балансируя на каменном выступе. Слева змеится автомобильная трасса, справа – к вершине горы тянется лес.
Вспыхивает молния, ей вдогонку несётся раскат грома. Блонски отбрасывает мокрые волосы с лица.
Он слышит рёв впереди – монстр бросает вызов богам. Полуулыбка искажает его лицо, и он начинает бежать вниз по склону. Теперь недалеко.
В новом обличии Бэннера ещё осталось что-то от учёного, так полагает Блонски. Что-то от пацифиста, что спрятано слишком глубоко. Иначе бы он никогда не стал убегать. Он отбрасывал войска, посланные за ним, как муравьёв, потому что был выше этого.
Генерал Росс, должно быть, уже заметил отсутствие Блонски к этому времени. Возможно, он попытается прислать подмогу.
Блонски сомневается в этом. Местность дикая, вертолёт не справился бы так хорошо, как человек на ногах, а ведь ни один человек на ногах не может перемещаться так быстро, как Блонски.
Он слышит низкое тяжёлое дыхание раньше, чем видит фигуру Бэннера, тот нашёл пристанище под навесом скалы.
Блонски прячется за деревом, просчитывая свои возможности. Каким бы опытным он ни был, это существо настолько могучее, что отмахивается от пуль, как от капель дождя, так что вряд ли его походный нож сильно поможет. Но погоня, кажется, закончена, а Бэннер даже не догадывается о его присутствии, - широкие зелёные плечи и голова опущены, скрывая лицо.
Он двигается тихо, даже осторожнее, чем надо, учитывая шум дождя, но он всё ещё не знает пределов возможностей Бэннера, а его единственное оружие – это неожиданность.
И помоги ему боже, его снедает любопытство. Он никогда не был алчным, но это? Кто не захотел бы этого? Эту силу, скрытую под поверхностью, только и ждущую, чтобы ею завладели. От этих мыслей его рот наполняется слюной.
Тем не менее, Бэннер выглядит жалким, мокрые тёмные волосы, прилипшие ко лбу, скрывают ту небольшую часть лица, которая не закрыта руками. Его грудь содрогается при каждом вдохе, и Блонски подбирается ближе, желая стать свидетелем трансформации.
Ему интересно, каково это, когда плоть сжимается, а сухожилия уменьшаются, интересно, происходит ли это медленно и незаметно, или внезапно, как взрыв здания, сбитого C4. Ему интересно, больно ли это.
Его губы складываются в злой улыбке. Он очень надеется, что больно.
Но проходит время, и ничего не меняется, ничего, кроме порывистого дыхания существа, скрючившегося у скалы, Блонски начинает думать, что Бэннер и не собирается меняться. Может, он, как ни странно, просто плачет.
Волна накрывающего его отвращения настолько сильна, что граничит с тошнотой. Он остаётся тихим и неподвижным, спрятавшись за стеной дождя и деревьями, но стоять и ждать так дальше он не может. Он хищник, он охотился и поймал свою жертву, и он собирается убить. Его тело требует.
Но не успевает он сделать и полшага, как фигура перед ним вздрагивает, и в тихом шуме дождя ему кажется, он слышит, как меняются мышцы, сжимаются сухожилия, уменьшаются кости. Восхищение пронзает его. Мощь исчезает, сила исчезает, зелёный бледнеет. Остаётся фигура жалких размеров, грязная, полуголая в разорванных остатках одежды Бэннера.
Блонски шипит, разочарованно, расстроено. Он действует со скоростью, которая, он знает, слишком велика, чтобы быть заметной взгляду, – вытаскивает нож и всаживает в ближайшее дерево с такой силой, что оно почти раскалывается на части, но ему плевать. Монстр снова заперт внутри человека, и жертва Блонски скрылась.
С осторожностью он подходит к Бэннеру. Не то чтобы учёный представляет какую-то реальную угрозу, просто жизненный опыт никуда не денешь, и Блонски всегда наготове.
Никакой необходимости в предосторожности нет. Глаза Бэннера закрыты, а дыхание размеренно. Он даже не вздрагивает из-за грома. Без сознания, значит. Он лежит, свернувшись на боку, сокрушительно уязвимый, в противоположность чистой мощи монстра, свидетелем которой Блонски был совсем недавно.
Блонски стискивает зубы. Он берёт Бэннера за плечо и грубо переворачивает на спину. Ссадины, царапины и синяки покрывают чересчур бледную кожу. Блонски не замечал их раньше. Он протягивает руку и касается самого сильного из порезов, его прикосновение слишком лёгкое, чтобы разбудить. Порез немного изгибается, спускаясь вдоль живота Брюса.
Какое-то из нападений, – думает Блонски. Это след от пули или чего-то ещё?
Неожиданно он одёргивает себя и отстраняется. Гром теперь доносится откуда-то издалека, а значит, буря уходит.
Блонски наклоняется, чтобы внимательнее рассмотреть Бэннера. Превращение было занятным. Кажется, монстр вырывается наружу, только когда на Бэннера нападают или когда он не в состоянии контролировать своё эмоциональное состояние. Хочет ли монстр вырваться наружу? Нравится ли Бэннеру сила, которую он даёт ему?
Может ли он вызывать монстра по собственному желанию?
Его жертва не скрылась, – приходит к выводу Блонски. Это просто задержка, а с задержкой справиться можно.
Бэннер оказывается лёгким, когда Блонски поднимает его. То ли из-за его телосложения, то ли из-за собственной новообретённой силы, Блонски не знает. Но нести его не составит труда. Бой ещё не закончен, даже на половину, а сменить местоположение было бы весьма кстати.

_________________

В мотеле на границе штатов не задают лишних вопросов, и что еще лучше, он почти пуст. Женщина за стойкой администрации просто протягивает ключи (“Комната 599, дальше – только в лес, как вы просили”), пожимает плечами и снова обращает свой взгляд на тусклый чёрно-белый телевизор, поглощённая яростным негодованием мужа, который только что узнал, что его жена оказалась мужчиной.
Что ж, у всех свои секреты.
Блонски переносит вес тяжести Бэннера на одно плечо и тащит его в комнату, затем бесцеремонно бросает всё ещё неподвижное тело на кровать. Бэннер лежит, как упал: растянувшись на животе, одна рука свисает с края. Он выглядит хрупким и болезненно молодым, губы приоткрыты и расслаблены во сне, хотя брови по-прежнему сдвинуты, как будто он всё ещё должен бороться со зверем внутри.
Возможно, он по-прежнему борется с ним. Возможно, хватит малейшего раздражения, пока Бэннер так слаб и немощен, чтобы вызволить ту потрясающую силу, которой он не достоин обладать.
Терпение Блонски на исходе. Он поднимает Бэннера и переворачивает, бросая спиной на изголовье кровати, безо всяких усилий. Никакой трансформации на этот раз, только короткая вспышка сознания в полуприкрытых зелёных глазах.
– Просыпайся, спящая красавица, – выплёвывает Блонски, отводя руку и с силой ударяя Бэннера по лицу. – Тихий час закончился.
Бэннер стонет, всё ещё в полубессознательности, и Блонски повторяет движение. Удар кожи о кожу кажется громче на этот раз. Бэннер моргает, а затем его взгляд стремительно проясняется.
Бэннер поднимает руку, чтобы защитить себя или, может быть, ударить в ответ…
Блонски перехватывает его запястье, сжимает с такой силой, чтобы Бэннер действительно ощутил. Блонски изучает его лицо. Глаза Бэннера чистые, без единого намёка на зелёный.
– Кто ты, чёрт возьми? – спрашивает Бэннер почти с вызовом, но Блонски видит страх в его глазах.
Слова Бэннера задевают его, и Блонски медлит.
– Ты не знаешь? – отвечает он вопросом на вопрос. Он удерживает взгляд Бэннера и видит, как осознание внезапно обрушивается на него, фальшивая бравада уступает место тревоге, а затем, когда Бэннер окидывает взглядом комнату мотеля, крашеный потолок, дешёвые репродукции, тревога сменяется откровенной паникой.
Превосходно.
– Что тебе от меня надо? – спрашивает Бэннер мягче, выговаривая слова таким образом, чтобы подавить чересчур сильные эмоции. И, правда, дыхание Бэннера выровнялось, и он расслабился в хватке Блонски. Без сомнений, игнорируя боль в запястье.
Это неприемлемо. Битва ещё не началась, а Блонски уже проигрывает.
Блонски позволяет своим пальцам переместиться к ключице Бэннера, исследуя синяк кончиком большого пальца.
– Что это? – спрашивает он. – Ты помнишь?
– Эй! – восклицает Бэннер, пытаясь увернуться и защититься свободной рукой.
Блонски хватает её той же рукой, которая уже держит запястье Бэннера, и ударяет о спинку кровати за его головой. Попытки Бэннера вырваться жалки, они делают их только ближе, намного ближе, достаточно, чтобы он мог почувствовать быстрое дыхание Бэннера на своей коже. Мужчина тяжело сглатывает, глубоко втягивает воздух, задерживая его в лёгких, считает про себя, стараясь выдыхать медленно и размеренно, несмотря на то, что пальцы Блонски впиваются в его запястья, оставляя новые лилово-чёрные синяки на бледной коже.
– Что тебе надо? - повторяет Бэннер, голос ровный, хотя глаза смотрят непокорно, и, чёрт возьми, по-прежнему не того цвета. Блонски горит желанием ударить его свободной рукой, повалить и избивать, пока они не поменяют свой цвет, он хочет увидеть яростный, радиоактивный зелёный или бессмысленный, стеклянный взгляд смерти, оба варианта приветствуются.
Но Блонски никогда не зашел бы так далеко в своей карьере, в своей жизни, если бы не знал точно, когда и как следует менять тактику. Бэннер не собирается драться с ним, не сейчас, и это ужасно разочаровывает. Но есть и другие способы спровоцировать реакцию.
Он не отвечает на вопрос, снова пробегает пальцем по синяку на ключице Бэннера, прикосновение такое легкое, что почти не ощутимо. Не в состоянии противиться импульсу, он нажимает сильнее, наслаждаясь болезненным вздохом своего пленника. Блонски издаёт низкий смех, ослабляя давление и только аккуратно задевая ногтями пораненную кожу.
Он всё ещё не отвечает на вопрос, медленно наклоняет голову ниже – выражение замешательства и паники на лице Бэннера изумительно.
– Что ты…? – начинает Бэннер, но не успевает закончить вопрос, потому что Блонски повторяет движения своей руки губами, сухое прикосновение к разгорячённой коже заставляет Бэннера зашипеть, а Блонски не может ничего с собой поделать и улыбается.
Элемент неожиданности все-таки чего-то стоит.
Всё тело Бэннера напряжено и натянуто из-за усилия контролировать себя, но его пульс учащается, бьётся сильно и энергично под губами Блонски, и он уверен, что почти может ощутить на вкус близость к монстру. Но Бэннер держится благодаря одной силе своей воли.
– Не делай этого, – неожиданно выпаливает Бэннер. – Пожалуйста, не делай этого.
– Ты можешь меня остановить, – парирует Блонски. Он кладёт ладонь Бэннеру на грудь, скользит вниз по животу. Нежно.
Бэннер дрожит, закрывает глаза и извивается под Блонски, гибкие мышцы проступают под кожей.
– Ты не знаешь, что делаешь, – настаивает Бэннер, выкручивается, пытаясь то ли увернуться, то ли сбросить Блонски. Попытка бесполезна, Бэннер в этой его слабой форме с тем же успехом мог бы попытаться швырнуть в него автопогрузчиком, как при первом столкновении Блонски с монстром.
– Мне кажется, – осторожно говорит Блонски, – что я точно знаю, что делаю.
– О нет, – бормочет Бэннер, – нет, нет… ты не можешь, не можешь…
Он больше боится насилия, этой силы внутри себя, отстранённо замечает Блонски, чем того, что он делает с ним. Он должен знать, что его свободе пришёл конец, что его единственный выход – выпустить наружу другую свою сторону. А он всё ещё сопротивляется.
Он снова начинает дышать. Глубокое, ровное, ритмичное дыхание, призванное успокоить сердцебиение, контролировать эмоции. Он отменно хорош в этом, лучше, чем ожидал Блонски. Но не более чем отменно хорош.
Поцелуй – а скорее, очередная битва – сбивает дыхание Бэннера, нарушает его ритм. Бэннер не готов к такому, его глаза были закрыты, и Блонски ожидает гримасы отвращения, рефлекторной, но совершенно безнадёжной попытки отстраниться. Он делает это, только чтобы прекратить раздражающее дыхание, подловить Бэннера, напасть так, чтобы он не смог защититься.
Но Блонски не готов к подчинению. Он не готов к тому, что поцелуй не только заставит Бэннера уступить, но даже, пускай чуть-чуть, вызовет у него ответную реакцию. В общем, он не был готов к тому, что Бэннер, пусть даже на долю секунды, ответит на поцелуй.
Когда Блонски отстраняется, глаза Бэннера широко распахнуты. В шоке от своих действий, как подозревает Блонски.
Блонски может этим воспользоваться.
Он опускает руку, легко скользя под разорванный пояс штанов Бэннера, и останавливается там, просто держа ладонь на тёплой коже. Здесь пульс Бэннера еще сильнее, а кожа кажется такой тонкой, такой чувствительной и болезненно мягкой. Блонски сгибает пальцы и проводит ногтями по животу Бэннера, царапая неглубокие раны, покрывающие его торс, Бэннер вскрикивает, мышцы живота напрягаются от боли.
Этого было недостаточно, этого всё еще недостаточно, и Блонски разочарованно рычит. Он снова перемещается вверх, чтобы проглотить последний стон боли, срывающийся с губ Бэннера. Поцелуй жёсткий и властный, и на этот раз Бэннер пытается отстраниться, но и этого тоже недостаточно. Острым укусом Блонски обрывает его попытку сопротивляться, Бэннер издаёт короткий звук удивления и позволяет рту открыться.
Вкус крови и страха – и это словно яд. Блонски глубоко проникает языком, слизывая, жадно срывая с губ Бэннера остатки этого вкуса. Бэннер протестующе стонет, почти скулит, даже когда наклоняет голову, пуская Блонски глубже.
И на мгновение Блонски дозволяет это. Разрешает Бэннеру обрести контроль над собой, чтобы понять, что происходит. Он чувствует, что мужчина думает, чувствует, как тот сознательно расслабляется; напряжение постепенно покидает его тело, когда он убеждается, что в порядке, что ещё может продержаться. Ещё достаточно долго.
Бэннер выгибается снова, используя весь свой вес, чтобы попытаться сбросить Блонски с кровати. Блонски только смеётся, перекидывая ногу через бёдра Бэннера, придавливая его ещё надёжнее.
– Всё не так просто, – дразнит Блонски, обдавая шею Бэннера горячим дыханием. – Ты знаешь, что я хочу увидеть.
Бэннер сглатывает – Блонски видит, как двигается его горло.
– Остановись, – просит он.
– Зачем это? – спрашивает Блонски, поднимая подбородок Бэннера, чтобы встретиться с ним взглядом. – Чего ты боишься?
Бэннер резко дергается в приступе ярости.
– Вот как, значит, – шипит Блонски, и Бэннер замирает, стискивая зубы. Если Блонски и заметил зелёную вспышку в его глазах, она слишком быстро исчезла, чтобы быть уверенным.
– Никогда, никогда, – бормочет Бэннер, как заклинание, слишком мягкое, чтобы быть адресованным Блонски. – Никогда… – он отворачивается и… в самом неожиданном жесте прижимается лбом, совсем слегка, к руке Блонски. К руке, которая всё ещё сжимает его запястья.
Блонски борется с чувством негодования.
– Ты чего? – Он поднимает голову. – Надумал побыть хорошим мальчиком?
– Делай, что хочешь, – произносит Бэннер натянуто.
Он думает, что выше этого.
– Делать, – произносит Блонски, как бы взвешивая его слова, – что хочу. Он придвигается ближе и говорит Бэннеру прямо в ухо: – Я хочу, чтобы ты встал, пошёл в ванную, нашёл какой-нибудь лосьон и вернулся назад.
Бэннер снова напрягается.
– Нет.
– Отлично, - говорит Блонски. – Тогда обойдёмся без смазки?
Бэннер бросает на него взгляд, горящий и ядовитый, но Блонски сталкивался с вещами и похуже. И он всё равно сломает Брюса Бэннера.
– Если ты намерен продолжать в том же духе… – продолжает Блонски, – ты правда думаешь, что успеешь добраться до двери?
Бэннер опускает глаза. Трясёт головой.
Лжец, – думает Блонски.
Он отпускает Бэннера и смотрит, как тот морщится, очевидно, из-за синяков и затёкших мышц. Блонски ожидает попытки бегства в тот самый момент, когда ноги Бэннера касаются пола, но её не следует. Учёный только один раз оборачивается, прежде чем исчезнуть в ванной. Через мгновение он появляется с небольшой пузырьком, зажатым в ладони.
Сейчас, думает Блонски, но снова ошибается. Бэннер слишком умён для этого; вдруг он бросает пузырёк в воздух и бросается бежать за мгновение до того, как он оказывается в руке у Блонски.
Не слишком удачно и не слишком быстро. Блонски сбивает Бэннера с ног в метре от двери, вдавливая Бэннера в дешёвый тонкий ковёр на жёстком полу. У Бэннера вышибает дыхание, но он не останавливается, толкает так, что они оба перекатываются, и теперь черёд Блонски быть удивлённым. Но этот момент проходит настолько быстро, что у Бэннера нет шанса снова сбежать, Блонски сбрасывает его, хватает за руки и заламывает их у него за головой, одновременно проталкивая бедро между его ног.
– Не очень умно, – яростно шипит Блонски в лицо Бэннеру, которое теперь так близко и так искажено яростью, вот бы ещё чуть-чуть и… – Совсем не умно.
Он рывком поднимает Бэннера за руки и бросает, наслаждаясь глухим звуком удара его головы о пол.
– Я только одного хочу от тебя, – продолжает тихо Блонски, шепча Бэннеру на ухо в грубой пародии на интимность. – И нет ничего, чего бы я ни сделал, чтобы получить это, ясно?
Он проводит рукой вниз по боку Бэннера, покрытому мозаикой синяков, стягивает разорванные штаны так низко, как только можно, поднимая бёдра Бэннера; его намерения безошибочно ясны.
– Сколько ещё ты будешь бороться, пока не сразишься со мной!
Бэннер просто смотрит на него взглядом, полным ненависти и злости, и на секунду Блонски кажется, он добился своего. Глаза Бэннера закрываются, руки дрожат, о это будет великолепно…
– Иди к чёрту, – шепчет Бэннер, открывая глаза. Он с вызовом задирает подборок, и его глаза… Его глаза по-прежнему всецело его.
Блонски насмешливо улыбается, наклоняясь снова, вынуждая Бэннера сказать ещё что-нибудь.
– Иди к чёрту, – повторяет тот и плюёт Блонски в лицо.
Блонски медлит, прежде чем отреагировать. Сейчас любое действие будет под влиянием злости. Он хочет вколотить Бэннера в землю, избивать его до тех пор, пока у него не останется выбора, но, возможно, это не такое уж плохое наказание.
И может быть, это не лучшее средство, чтобы пробить выдержку Бэннера, которую он выставляет, словно шпагу для защиты. Было бы более чем превосходно, если б в итоге Бэннер сломался не от боли, а от желания.
На этот раз труднее заставить Бэннера ответить на поцелуй. Блонски придавил его, обездвижив, а Бэннер окреп после своей попытки сопротивления, слишком убеждённый в том, что никогда не сдастся.
Момент соприкосновения их губ странно наэлектризован. У Бэннера уходит секунда, секунда будоражащего сексуального контакта, прежде чем он кривится от отвращения, пытаясь увернуться. Блонски настаивает, и долгое время губы Бэннера остаются крепко сжатыми, а глаза чистыми и распахнутыми. Но медленно, мало-помалу, это приносит свои плоды: глаза Брюса закрываются, и, в конце концов, он уступает. Едва заметно.
Блонски наседает, упираясь бедром Бэннеру в пах, и Бэннер поворачивает голову, его спина напрягается.
Слишком просто. Блонски выдыхает ему в рот. Бэннер в смятении; требуется лишь пара усилий, и обе руки Бэннера снова стиснуты его одной. Его свободная рука пару мгновений возится с пузырьком, но для того, чья жизнь целиком зависит от координации, рефлексов и физических способностей, флакон с лосьоном нельзя назвать серьезной проблемой.
Он проводит ладонью между ягодицами Бэннера, и вот тогда Бэннер, наконец, начинает сопротивляться. Он пытается сдвинуть ноги, помешать Блонски, но как будто вполсилы. Блонски понял это в первый раз, когда они поцеловались. Бэннер чувствует влечение, которое не может контролировать – и боится этого так же сильно, как и желает. В том ли дело, что к Бэннеру никто не прикасался с тех пор, как он стал монстром, или в том, что ему так сильно требуется тот, кто бы не побоялся навредить ему, Блонски не знает.
– Ты хочешь, – говорит он, и это даже не вопрос. И когда Бэннер отворачивается, прижимаясь лицом к своим заломленным рукам, Блонски знает, что прав.
Он произносит это снова, потому что не может не злорадствовать хотя бы чуть-чуть.
– Хочешь ведь. Если бы не хотел, могу поспорить, этот зверь в тебе не позволил бы мне сделать это.
Его рука продолжает двигаться, не нажимая или требуя, просто прочерчивая небольшие скользящие круги, и бёдра Бэннера снова напрягаются, только теперь он их раздвигает.
Блонски самодовольно улыбается.
– Как долго, Брюс? Как долго ты ждал кого-то, кто разложил бы тебя и лишил этого твоего железного самообладания?
Челюсти Бэннера крепко сжаты, и, кажется, что единственная причина, почему его глаза открыты, – это чтобы вывести Блонски из себя своей нормальностью. Веки чуть опущены и взгляд теряет фокус, и хотя это не то, что бы он хотел увидеть, Блонски чувствует себя странно удовлетворённым.
– Это пугает тебя, верно? То, как тебе это необходимо, – посмеивается он, намеренно прекращая движение пальцев. – И ты хочешь убить меня, я вижу, но не раньше, чем я…
Он слегка сгибает руку и позволяет своему пальцу скользнуть в Бэннера.
– Хватит… – просит Бэннер, задыхаясь. – Пожалуйста…
Блонски приподнимает брови и нажимает сильнее, но о так медленно.
– Ты правда хочешь, чтобы я остановился?
– Хватит, – выдыхает Бэннер. – Хватит болтать.
Он приподнимает бёдра вверх и насаживается на руку Блонски. Которая тут же исчезает, быстро и грубо, и Бэннер издаёт резкий, разочарованный звук, ощущая потерю. Блонски наклоняется, прижимая ноги Бэннера к его груди.
– Ты не даёшь мне того, что я хочу, – рычит Блонски прямо в лицо Бэннеру. – С какой стати я должен слушать тебя?
И, возможно, Блонски должен был предвидеть это, должен был предугадать быстрое движение головы Бэннера, когда тот подался вперёд, затыкая Блонски жадными губами и острыми зубами. Предыдущие поцелуи были принудительными, а этот – поспешный, неловкий, и Бэннер о так сильно хочет.
Блонски не знает, что нравится ему больше.
Он хватает бедро Бэннера и задирает наверх. Мужчина не реагирует болезненно, как ожидает Блонски (как надеется), но следует за этим движением, вздыхая странно сдержанно и спокойно.
Нет.
Блонски двигает тремя пальцами внутри Бэннера с быстротой, которая должна бы озадачивать. И его реакция – всё, на что он рассчитывал. Лоб Бэннера морщится, челюсти сжимаются, как будто от боли, как будто он хочет сдержать стон.
– Скажи, что тебе это надо, – произносит Блонски, удивленный жестким, командным тоном своего голоса.
– Нет, – отвечает Бэннер сквозь зубы.
Блонски трогает Бэннера изнутри, нащупывает, и Бэннер должен это чувствовать. То, как он двигается, дрожа в железной хватке Блонски, как он выдыхает чересчур быстро.
И тогда Бэннер резко вздрагивает, широко распахивая глаза.
Значит, здесь.
– Скажи. Это. – Его голос звучит почти зловеще, но его желание, возможно, настолько же сильно, как у Бэннера. Он слишком ясно представляет, как тесен будет мужчина, как, вероятно, он будет продолжать бороться, только на этот раз бороться за большее.
Губы Бэннера складываются в тонкую линию. Его самоконтроль всё ещё впечатляет, но Блонски может сломать его. Он может сломать его в любое время.
Ещё одно прикосновение, твёрдое и быстрое, как раз к тому месту, тому прекрасному месту, и Бэннер дрожит, всхлипывая сквозь зубы.
– Думаешь, я позволю тебе кончить так? – вслух рассуждает Блонски. – Или хочешь, чтоб было больно? – Его рука сильнее, безжалостнее стискивает запястья Бэннера для большей выразительности.
– Нет, я… – начинает Бэннер, но обрывает себя, извиваясь, когда Блонски снова двигается внутри него.
– А что тогда? – допытывается Блонски.
– Нет, – задыхается Бэннер, затем, – пожалуйста – на выдохе, тише шёпота.
– Скажи это.
– Иди на хер, – угроза в голосе тщетна, невесома, как выдох, на котором она была озвучена, и Блонски даже не реагирует на его вызывающую непокорность.
– Почти, – насмехается он, медленно убирая руку, вытаскивая пальцы один за другим, и Бэннер сжимается вокруг каждого из них.
Блонски смотрит на почти что голого мужчину под собой, такого слабого по сравнению с той волей, которая им движет, и силой, которая в нём спрятана. И хотя это ничуть не похоже на то, чего он ожидал от их противостояния, его способность оценивать ситуацию и действовать спонтанно всегда играла ему на руку.
– Почти угадал, – произносит он, повторно смазывая руку дешёвым гостиничным лосьоном. Бэннер поднимает бёдра и закусывает губу, и, кажется, он превосходно знает, что последует дальше. Как будто хочет, чтобы унижение продолжалось.
У него захватывает дыхание, когда рука ловко скользит по его бедру, обхватывая нежно, слишком нежно, его член. Блонски не двигает рукой, просто держит и наблюдает, как Бэннер борется, борется с желанием толкнуться навстречу его хватке.
– Попробуем ещё раз? – ухмыляется Блонски, медленно проводя подушечкой большого пальца по всей длине члена Бэннера. Мужчина с дрожью втягивает в себя воздух, и его выдох – своего рода просьба, но далёкая от слов. – Скажи мне.
Бэннер продолжает упрямо молчать, и Блонски быстро теряет терпение. Он сжимает руку сильнее, твёрдо поглаживая ладонью головку члена Бэннера.
– Господи! – выдыхает Бэннер, вздрагивая так сильно, что Блонски боится, не спровоцировал ли он трансформацию. И пока он не забыл, зачем гнался за Бэннером, преследовал его по дремучему лесу и запер его в этой грязной комнате, он обнаруживает, что сейчас есть что-то, чего он хочет намного сильнее.
Блонски убирает пальцы прочь от бесплодных толчков Бэннера. Бэннер роняет голову обратно со стоном, полным разочарования и хлещущего через край возбуждения. И Блонски теперь не нужно ничего говорить, просто ждать, прикасаясь слишком осторожно, чтобы дать Бэннеру то, что ему нужно.
Бэннер изворачивается, мышцы плеч двигаются, и Блонски ловит его рот в очередном поцелуе. Игра за власть, конечно же, и Блонски с лёгкостью берёт верх.
Но нет…
Что-то странное, что-то почти пронизывающее есть в том, как Бэннер подчиняется.
Когда они прерываются, лицо Бэннера горит, он дышит поверхностно и быстро, но ровно, всё ещё отвратительно ровно, хотя выглядит так, будто отчаянно чего-то не понимает.
Он отводит глаза.
– Я хочу этого, – произносит Бэннер… просит. Он просит, умоляет, достаточно мягко и уклончиво, чтобы Блонски мог взять все в свои руки. И Блонски опускается вниз на него, и о боже, он хочет вмять Бэннера в пол, трахать его до бесчувственности, до тех пор пока не останется ничего. – Трахни, – выговаривает Бэннер, – меня, – между поцелуями, голосом, готовым вот-вот надломиться.
Вот так. Эмиль Блонски, в конце концов, сломал Брюса Бэннера, чёрт возьми, и сделал ли он это через страсть или через насилие (в чём собственно разница?), больше не имеет значения. Халк, монстр, – последнее, о чём думает Блонски, когда расстёгивает форменные штаны настолько, чтобы высвободить член. Он мог бы получить возбуждение от драки, но как могут сравниться те возбуждение и дрожь с этим?
Он обрабатывает себя только слегка. Чисто символически. Ему надоело ждать, надоело готовиться, и он вовсе не уверен, что Бэннер не захочет ещё боли.
Бэннер выкручивает руки в его захвате, и Блонски поднимает взгляд. Не может быть, чтобы Бэннер пытался вырваться, только не теперь.
Нет, доходит до Блонски. Он не пытается вырваться – он просто изворачивается так, чтобы касаться пальцами внутренней стороны ладони Блонски. Чтобы ему было за что держаться.
Такое подчинение посылает сладостную электрическую дрожь вдоль его позвоночника, и Блонски больше не может ждать, ему надоело играть. Долю секунды он тратит на то, чтобы подтянуться наверх, скользя рукой вверх по внутренней стороне бедра Бэннера, жёстко толкаясь вперёд, и Бэннер притягивает колени к груди, прижимаясь к нему ближе и сильнее, и да…
Если бы его мыслительный процесс не был сведён к тесно, и горячо, и ещё, Блонски был бы тронут покорностью Бэннера. А так, он может только сильнее сжать руку вокруг этих чересчур тонких запястий, чувствуя тяжёлую и ритмичную пульсацию крови под кожей, зная, что выказывает слабость, не желая отпускать своего пленника.
Но побег, кажется, последнее, о чём думает Бэннер, когда его пальцы царапают запястье Блонски, отчаянно ища опоры. Блонски не отпускает, не позволяет Бэннеру вывернуть руки, чтобы схватиться покрепче. Вместо этого он наваливается вперёд, задирая и раздвигая ноги Бэннера, свободной рукой крепко хватая его бедро, резко дергает его на себя, погружаясь глубже и сильнее, и настойчивее, снова и снова.
И Бэннер просто принимает это, встречает его рывком в ответ на рывок и жаждой на жажду, выгибая спину, насаживаясь ещё сильнее на член Блонски. Его кожа влажная от пота, и хватка Блонски соскальзывает, рука спускается с запястья на предплечье, а Бэннер удерживает её, сплетая их пальцы вместе, и не отпускает, продолжая держать руки задранными над головой.
Он чуть меняет угол, и Блонски чувствует, как его дыхание становится рваным, удары пульса отдаются во всем теле, и теперь так близко, уже почти…
– Мне нужно… нужно, – судорожное дыхание Бэннера растворяется в словах, надломленные нотки в голосе грубо стираются желанием, и Блонски понимает сходу. Сжимает ладонь вокруг члена Бэннера и дрочит, не откладывая больше ничего.
Так или иначе, одного касания почти достаточно; Бэннер уже на грани. Его руки вцепляются в Блонски, костяшки белеют от напряжения, и Блонски чувствует пик, чувствует тот момент, когда оргазм сокрушает Бэннера. Что-то близкое к крику срывается с его губ, прекрасное по силе, и Блонски врывается последний раз, так глубоко, позволяя ощущениям пронизать его, нервы, кровь, мышцы, кости – всё такое живое в этот самый момент.
А потом всё заканчивается, ничего не остаётся, кроме задыхающегося Бэннера, ничего, кроме тишины номера мотеля и холодной тяжести мира за дверью.
Бэннер вздрагивает, когда Блонски отстраняется. Его движения слабы, – впрочем, как и он сам. С трудом может двигаться, после всего. Действительно, когда Блонски выпускает его руки, Бэннер просто расслабляется, позволяя взгляду встретиться с глазами Блонски.
В этом взгляде – страх и беззащитность перед неизвестностью последствий.
Блонски не замечает своего вновь освобождённого пленника. Бэннер никуда не денется.
В ванной полотенца потрёпанные, но выглядят чистыми. Хотя бы потому, что у них нет с Блонски ничего общего.
Ему плевать, как бы то ни было. Следы глины и дождя – это такая чистая грязь.
Когда он возвращается, Бэннер сидит, прислонившись спиной к одной из двух кроватей, колено прижато к груди в защитном жесте.
– Что ты собираешься делать? – спрашивает он, не поднимая глаз.
Хороший вопрос, кстати.
– Сдашь меня? – настаивает Бэннер.
Блонски бросает ему на колени второе, намоченное в раковине полотенце.
– Вытрись, – коротко произносит он. Скрещивает руки на груди.
– Может, имя хотя бы своё скажешь? – настаивает Бэннер.
Это не должно было его волновать, не должно было вообще ничего значить, такая мелочь. Но даже такая ничтожная уступка кажется ему слишком большим одолжением, и Блонски сжимает кулаки в раздражении.
– Блонски, – коротко произносит он. Теперь нет смысла тянуть.
На мгновение повисает тишина. Затем:
– Я не дурак, – говорит Бэннер.
Блонски поднимает голову, чтобы бросить взгляд на учёного.
– Ты притащил меня сюда, – говорит Бэннер. – В номер мотеля, уединённое место, с дверью… дверью слишком маленькой для него.
Они оба знают, о ком именно он говорит.
– Если ты хотел его достать, – продолжает он, – ты мог выбить его из меня в лесу, по дороге, здесь, когда угодно, и ты был так близок… – он обрывает себя, вовремя прикусив язык, и снова погружается в молчание.
У Блонски нет ответа. Ни одного подходящего, ни одного, который бы не выставил его трусом и дураком. Его губы складываются в усмешку, но он чувствует её слабость и опускает глаза.
– Ты этого не заслуживаешь, – говорит он.
– Никто этого не заслуживает, – парирует Бэннер. – И ты преследовал меня в одиночку, принёс сюда, должно быть… – Он приходит в ужас. – Ты не можешь быть настолько быстрым. Или настолько сильным.
Блонски награждает его ледяным взглядом.
– О господи, – выдыхает Бэннер, – что они с тобой сделали?
– Ничего, что бы я сам ни просил у них, – уклончиво отвечает Блонски. Он замечает попытки Бэннера забраться на кровать, бесплодные из-за ослабших мышц, усталости, травм. Прежде чем Блонски сознательно принимает это решение, он действует: поднимает Бэннера и опускает его на кровать, где Бэннер не сворачивается на боку, а обмякает, вытянувшись во весь рост. Он не смущён, как ожидал Блонски, хотя и по-прежнему уязвим. Теперь даже ещё больше. Взбудораженный таким наблюдением, он запоздало осознает свой милосердный поступок, и как, как такое возможно, что подобные мелочи заставляют его чувствовать себя поверженным? Ни пули, ни ножи, ни шрапнель, ни кулаки или ногти не ранили его так сильно, не поражали так верно, как странное, мягкое благодарное выражение лица Бэннера.
На нижней губе Бэннера кровь, блестящее алое пятно на зацелованной плоти, и Блонски концентрируется на нём, напоминании о боли мужчины. Боли, которую по большей части вызвал он, вспоминает Блонски и не может толком сдержать улыбки. Он касается большим пальцем небольшой ранки, яркий красный след остается на его грубой коже.
– Ты не должен… – начинает Бэннер, но сознаёт, насколько это бесполезно. Блонски подносит руку ко рту, слизывая кровь с пальца, и она почти так же солёно-сладко-опасна и болезненна на вкус, как была во рту Бэннера, когда только началась их борьба.
– Думаю, уже поздновато думать о заражении, – неловко заканчивает Бэннер. Не то чтобы это особенно беспокоило Блонски. Какая-то часть его разума, как он полагает, даже надеялась на то, что потрясающий дар, который Бэннер так отчаянно прячет, так легко будет впитать, сделать своим.
В конце концов, вот, что он твердит себе. Это лучше, чем альтернатива.
– Что ты собираешься делать? – спрашивает Бэннер, его голос тих и полон надежды. Блонски следует убираться отсюда.
– Три дня, – произносит Блонски. – У тебя есть три дня, чтобы сбежать, прячься, если сможешь, а потом я приду за тобой. – Он шагает к двери, распахивает её настежь, и в комнату врывается солнечный свет, резкий и ослепительный после темноты дождя.
– А когда я найду тебя? Я тебя уничтожу.
Несмотря на то, что он измотан, что его сознание и тело подверглись насилию и унижению, Бэннер по-прежнему сохраняет нахальный тон.
– Это угроза или обещание?
Блонски раздражается, но не оборачивается.
– Брюс? – шипит он, крепко вцепившись рукой в дверную ручку.
– Да? – отвечает Бэннер, и что-то в сонном звуке его голоса вызывает у Блонски желание улыбнуться зло и победно.
– В следующий раз сделай что-нибудь поинтересней, – рычит он и исчезает, и вкус крови врага все еще на его губах.


(c) Fucking_Renegade 8/03/10

@темы: фики, невероятный халк

---

"Становление" (Бешеные Псы), мистер Рыжий/мистер Белый, NC-17

Название: "Становление"
Оригинальное название: Becoming
Автор: debchan
Перевод: Fucking_Renegade
Бета: Sally
Бета-ридер: nadine_1
Фандом: "Бешеные псы"
Пейринг: Фредди Ньюэндайк (мистер Рыжий)/Лэрри Диммик (мистер Белый)
Рейтинг: NC-17
Дискламер: Они принадлежат Тарантино.
Саммари: Действие происходит до событий, описываемых в фильме.
Примечание: POV мистера Рыжего
Категория: Мультифандомный слэш
Ссылка на оригинал:
web.archive.org/web/20011228133802/debchan.com/...

Переведено в рамках весенннго Мини кинк-феста на Домиане.
Кинки: № 8 - разница в возрасте, №15 - выдача себя за другого человека

От переводчика: это старейший фик фандома, написан в 2000 году. мой самый-самый любимый.
чуть позже обещаю арт по нему

* * *

“Смысл в том,
чтобы открыть кому-то
возможность стать отчасти псом”
(c) Эдвард Хогланд

Говорят, когда работаешь под прикрытием, фишка в том, чтобы позволять маленьким неприятностям случаться. Ты не можешь быть готов к каждой маленькой случайности. Иногда тебе нужно просто пустить всё на самотёк.

И, если честно, это было не так уж трудно...

И, если честно, это было не так уж трудно. Когда я вошёл в тот бар, я словно снова оказался в участке в свой первый день работы – зелёный новичок, на которого все смотрели холодно и внимательно, пока, наконец, не поняли, что я “свой”. Вроде как один из них. Это общая черта полицейских и преступников. Ты либо один из них, либо автоматически зачисляешься к "другим".
Эти парни, Джо, Эдди и Белый, у них был один и тот же взгляд. Холодный, тяжёлый, оценивающий. Так было, пока я не выдал ту хорошо отрепетированную "туалетную" историю. И вдруг я понял, что имеют в виду, когда говорят о разнице между заученным текстом и рассказом. Я не рассказал ту историю. Я, блядь, её прожил, смог почувствовать запах застарелой мочи и горячее дыхание собаки после каждого резкого лая. И с каждым словом я всё меньше оставался собой. К тому времени как я закончил, а смех угас вместе с их подозрением, я уже был… кем-то другим. Несдерживаемым. Свободным. Спокойным и простым, способным позволить себе просто… плыть по течению.
И новый я сделал это. Принял предложение, заключил сделку и стал одним из них.
Смех, прежде выдавливаемый, стал искренним. Все жесты стали непринуждёнными: от нападок до лёгких прикосновений.
Он, Белый, задержался на парковке, после того, как Джо выпроводил нас. И он просто, знаете, смотрел на меня.
– Ночь только началась, – заметил он вскользь.
– Да ну? Есть что-то на уме? – я облокотился о свою машину, достал сигарету и пытался нащупать зажигалку.
– Возможно.
Язычок пламени затанцевал передо мной, отбрасывая тени на его лицо. Он предложил мне зажигалку, наклонившись, я дотронулся кончиком сигареты до огонька и сделал вдох. Он любезно подождал, пока я хорошенько затянусь, и захлопнул зажигалку.
– Бары скоро закрываются, – сообщил я.
– У меня в номере есть бар.
Это был тот самый взгляд, ошибки быть не могло, даже если бы я не заметил, как он касался меня весь вечер. Ничего явственного, говорю вам. Мелочи. Его колено касалось моего под столом. То, как он наклонялся вперёд, чтобы слушать, когда я говорил. То, как он смотрел на меня, когда я говорил, каким тяжёлым стал его взгляд, когда я облизнул капли виски с губ.
Прежний я начал бы что-то подозревать, думать, что он меня разводит. Новый я несомненно был шлюхой.
Я прошёл к его машине, медленно и легко, позволив ему рассмотреть всё, что он хотел, прежде чем послать ему взгляд из-под ресниц и спросить:
– Полный комплект?
– Да, – тихо ответил он.
– Тогда поехали.
Что-то в нем было, каким мягким он был. Каким обходительным. Моя мама зовёт это "Старым Добрым Обаянием". О да, в нём оно было. Бьюсь об заклад, он ни разу не позволил женщине самой открыть дверь, никогда не пренебрегал словами «пожалуйста» и «спасибо». Так что, конечно, он открыл мне дверцу машины и, когда мы тронулись, поинтересовался, не хочу ли я послушать что-нибудь другое вместо старпёрской радиостанции. Как я уже говорил, обходительный.
Тем не менее, как только мы оказались в его номере, я ждал, когда он выпустит когти. Как бы ни так. Он предложил мне выпить и даже вспомнил, что именно мне нравится.
Он отметил, как молодо я выгляжу, но не стал ни вдаваться в разговоры о том, что мне следует пересмотреть свой выбор карьеры, ни поздравлять меня с этим. Только кивнул, когда я сказал, что достаточно взрослый.
– Так и есть. Иначе ты бы этим не занимался, верно?
Когда я только улыбнулся, он продолжил:
– Знаешь, зачем ты здесь?
Я посмотрел на него, посмотрел на кровать и позволил своей улыбке сделаться шире. Будет ли это чертовски предосудительно говорить, что у меня и сомнений не было? То есть, ведь всё только к этому и шло? Никто не приказывал: влезай в дело, добывай информацию и, о, Фредди, заодно возьми в жопу, раз уж получилось.
Получить работу ничего не стоило. Это не было нарушением сделки. Вот если бы в этой комнате напротив меня сидел Джо, тогда да. Сделка была бы разрушена на раз-два-три. Но Белый – это Белый, а я был кем-то другим, так что к чёрту всё. Новый я хотел пустить всё на самотёк.
– Ага, знаю. Итак. Ты, правда, хочешь это допить? Или лучше подойдёшь и покажешь мне?
Он глянул на свой стакан. Отставил в сторону. А потом сказал просто:
– Предпочёл бы, чтоб ты сам подошёл.
Если бы я по-прежнему был Фредди Ньюэндайком, я бы воспротивился его тихой команде. Как бы то ни было, я тоже отставил свой стакан и пересёк комнату, чтобы встать перед ним.
Не знаю, чего я ожидал. Может быть, что он поставит меня на колени, просто, знаете, чтобы показать, кто тут главный. Вместо этого он изогнул рот в улыбке, отвёл назад мои волосы и поцеловал меня.
Он, должно быть, отличный вор. Пока он неоднократно возвращался к моему рту, я почти не почувствовал, как он снял с меня одежду, с трудом заметил, как он сложил её на стул. Ловкий. Он был очень ловкий.
Кровать была мягкой, простыни ещё мягче, намного лучше, чем я ожидал от стандартного отельного обслуживания. Но у Белого и бар был заполнен, и пачка презервативов имелась, и смазка в тумбочке. Обходительный, аккуратный, подготовленный. Я мог поспорить, что он даже прибрался после заселения.
Белый, должно быть, заметил, как я задрожал, когда он перевернул меня и поставил на четвереньки.
– Спокойно, – произнёс он низким, спокойным голосом, как будто нервной лошади перед забегом. – Всё нормально.
Под его голосом и рукой, ласкающей мой член, я расслабился, вздрогнув слегка, когда он вошёл.
Даже тогда он заметил:
– Ты в порядке?
Я закрыл глаза, сосредоточившись на ощущении его надо мной, во мне, и двинулся назад:
– Да. Позволь мне… о да.
И это было проще некуда. Он вышел, поменял угол и снова вошёл.
На этот раз не было никаких вздрагиваний, ничего, кроме него, заполняющего меня, притягивающего меня к себе одной рукой и ласкающего другой. Было бы легко, так легко потерять себя в ритме наших тел и его умелой, знающей руки, просто пустить всё на самотёк и очистить разум от всего остального, но…
– Стой.
Он остановился, задыхаясь.
– Что?
– Как твоё имя? - Не должен был спрашивать, я знал это, но… блядь. – Послушай, солги, если хочешь. Просто я себя знаю, не хочу стонать “Белый”, когда кончу.
Он сделал вдох, думая над этим, затем произнёс:
– Лэрри.
Он не спросил моё. И это было правильно, так, как должно было быть.
Двигаясь во мне, он шептал мне в шею. Любовные словечки, сексуальные, ласкательные.
– Ты так хорош. Прелестный малыш. Сладкий мой.
Он кончил молча, только сжал меня крепче, когда я простонал "Лэрри" и излился ему в руку.
Позже он соскользнул с кровати и вернулся с влажным полотенцем, нежно вытер меня и убрал пальцами мокрые от пота волосы с моего лба.
– Вот так, - сказал он просто. – Намного лучше.
Он лёг позади меня, поцеловал в плечо и затих, даже его дыхание было мягким.
И перед тем как заснуть, мне стало ясно, что это была лучшая возможность убедиться, что я оказался неизвестно где, где-то между старым собой и новым. К чёрту. Не стоит заморачиваться на мелочах. В конце концов, у меня было его имя.

(с) Fucking_Renegade 8/03/10

@темы: бешеные псы, фики

---

"Всегда знал, что это ты", "Бешеные псы", мистер Белый/мистер Рыжий

Название: "Всегда знал, что это ты"
Автор: bitterfig
Перевод: Fucking_Renegade
Бета: Sally
Фандом: "Бешеные псы"
Пейринг: Ларри (мистер Белый)/Фредди (мистер Рыжий)
Категория: слэш
Рейтинг: R
Предупреждение: спойлеры

_____________________________

"Всегда знал, что это ты"

Будь ты проклят, Ларри. Я никогда не просил тебя об этом. Никогда не просил тебя защищать меня, заступаться за меня, идти против друзей, подставляться под пулю – всё ради моей паршивой задницы. Я никогда не ждал от тебя грёбаной заботы. Всё, о чём я просил, это выбросить меня, как мешок с мусором, на тротуар у какой-нибудь больницы. Тебе не пришлось бы даже останавливать машину. Но вместо этого ты устраиваешь все это безумие, и то, что помогало мне держаться, разваливается.


*

Блондин спас мне жизнь. Не будь он таким психованным ублюдком, я бы так и лежал тут, хныкая и подыхая. Я зациклился на себе, замкнулся в собственной боли. Всё, что меня волновало, это избавление от нее, поэтому я умолял Ларри обнять меня, надеясь выскочить в его тело из собственного, и пытался вышибить себе мозги об пол, радуясь беспамятству, когда оно наступило и темнота захлопнулась вокруг, отрезая все остальное.

Я бы умер там, тихо и спокойно умер, если бы Блондин не начал тот спектакль с копом (с тем копом, чьё лицо я уже не могу вспомнить, чьё имя я не могу вспомнить с тем же успехом). Ни с кем нельзя так обращаться, мучая так, резать, заставляя молить, и смеяться, танцуя при этом под какую-то весёленькую попсовую песенку, будто боль, унижение и смерть – просто большая грёбаная шутка.

Ни с кем нельзя так обращаться.

Только одна вещь, одна-единственная вещь могла заставить меня оторваться от пола, насколько это было возможно в моём состоянии, твёрдой рукой поднять пистолет и разрядить его в другого человека. Злость, ненависть, гнев. Блондин задел во мне тот нерв, возможно, единственный оставшийся, который не кричал от боли. Он взбесил меня достаточно, чтобы убить его, достаточно, чтобы я мог продраться сквозь умиротворяющую темноту, о которой молил, чтобы я из кожи вон лез, спасаясь от полной и абсолютной злобы.

Психанутый подонок вроде Блондина в повседневной жизни, пожалуй, срывает свою злость на ком угодно, кто слабее, беспомощнее, кто оказывается в его власти хотя бы на секунду. Я не такой. Я собаку съел, пытаясь быть хорошим, милым, привлекательным парнем. Но соскреби хорошего парня, и ты обнаружишь сдерживаемого агрессора. Выстрели ему в живот, и вот ты уже участник чёртовой кровавой бани.

*

Когда боль накатывает волной, и темнота, окрашенная красным, обступает меня, я стискиваю зубы и думаю о своём отце. Когда в прошлом году он умер от рака, наши с ним отношения, по общему мнению, были в порядке. Когда человека пожирает изнутри болезнь, ты стараешься вести себя, как подобает. Притворяешься, что он никогда не ранил тебя.

Отец был учителем в Английской высшей школе. Его бесило то, что его сын был полным болваном. “Господи, боже мой, Фредди”, - говаривал он, - “может, если б ты читал что-нибудь кроме своих комиксов, ты бы чему-нибудь научился”. Так продолжалось годами. “Знаешь, как я выгляжу, когда ты сидишь в классе, не слушая, ведёшь себя так, будто знаешь всё на свете, а потом проваливаешь все задания? Я работаю в этой школе, то, что ты делаешь, касается и меня. Ты позоришь меня перед людьми, с которыми я работаю. Когда ты строишь из себя дурачка, ты из меня дурака делаешь!”

Он возненавидел меня, когда я стал полицейским, именно тем «синим воротничком», отбросом, которым он всю свою жизнь пытался доказать, что лучше них. У него были приоритеты, вещи, которые имели для него значение. Доказывать своё превосходство, зарабатывать деньги, быть уважаемым, быть «средним классом». “Я бы не сказал, что ты жил впустую, Фредди, покажи ты мне хоть раз, что тебе есть от чего отказываться”. Однажды он сказал мне, что люди должны завоёвывать его уважение. Я так и не завоевал. Что ж, может, он гордился бы, узнав, что я наконец пошел на работу в костюме.

Когда я поступил на службу в отдел и Холдэвей взял меня под своё крыло, это представлялось мне вторым шансом. На этот раз я не собирался облажаться, а собирался все делать правильно. Я был самым преданным протеже, какого только можно было вообразить. Я был грёбаным мальчиком его мечты.

“Не могу видеть вас рядом”, - презрительно усмехалась моя бывшая. “Почему бы тебе не предложить отсосать ему? Это привнесло бы свежую нотку в ваши отношения”. Жалкое зрелище, но я не мог ничего поделать. Я действительно верил, что нашёл отца, которого мне не хватало всю жизнь.

Оказалось, у них с моим настоящим отцом было много общего, в частности, приоритеты. Он хотел прижать Кэбота и был готов рискнуть чем угодно, чтобы этого добиться. В том числе и мною.

Он хотел поймать Кэбота с поличным. Чтобы это сработало, ограбление должно было состояться. Полицейские должны были быть там, наблюдать, вести и ждать, пока не появится сам Кэбот. Таков был план.

“Отличный план”, - говорю я ему, - “только вы не берёте в расчёт пятерых парней, о которых мы ни хрена не знаем, и магазин, полный напуганных обывателей, а если что-то пойдёт не так, эти пятеро будут знать, что их подставили”.

“Другого плана нет, Фредди. Это рискованно, но я готов на риск, чтобы загнать Кэбота в угол”, - сказал Холдэвей. “И я, твою мать, тебя умоляю, Фредди, не делай такой несчастный вид. Речь не о нашей дружбе. А о том, чтобы схватить этого сукина сына”.

Глупый наивный белый мальчик, ты правда думал, что значишь для меня что-то, кроме работы? Откровенное презрение, с которым он произнес «несчастный», вот что поддерживает в тебе жизнь. Хочется снова увидеть его, хочется, чтобы он увидел тебя на полу в луже крови – результат его плана. А теперь у меня несчастный вид?

Я подозревал, что с Ларри будет та самая же история. Иллюзорный образ отца, в который я позволил себе поверить, оставил только проклятое осознание того, что у него были другие приоритеты. В данном случае, спастись от тюрьмы, ладить с боссом и достать пару баксов. Действительно, весьма оправданные цели, и я правда не должен был винить его за проявление инстинкта самосохранения. Но если это происходит, когда ты кричишь в агонии, умирая, и тот, кого ты считал другом, кого, ты думал, заботит твоя судьба, отказывает тебе в помощи, даже когда ты просишь, как сучка, и плачешь, как ребёнок, тогда ты можешь его возненавидеть.

Так с чего же я взял, что этот бессердечный убийца, этот преступный кусок дерьма, подонок Лоуренс Диммик, он же Ларри, он же мистер Белый, будет волноваться о том, жив я или мёртв?

Возможно, всему виной стало то, что произошло вчера, после того как мы ещё раз проверили место предстоящего ограбления, поймали машину и вернулись к нему в отель.

В этом сумасшедшем отеле, по его словам, он всегда останавливался: во дворце 50-х годов, теперь ставшем песчинкой. Всё вокруг кристально белое, голубое и оранжевое, пепельницы размером с крышку стола. Мы выпили немного, Shangri-La гнусаво ныли по радио. “Как он танцует? Близко… Очень, очень близко”.

Ларри стоял у окна, глядя на проезжающие внизу автомобили, и говорил что-то о нашем деле. Не занудствуя, а просто в надежде, что это поможет мне на следующий день. Я даже не слушал. Я положил руку на оконную раму, наклонился ближе. Очень, очень близко.

“Знаешь что, Белый, ты просто нереально крут”, - сказал я ему.

Ларри ласково дотронулся до моей щеки. “А ты впечатлительный маленький мошенник”, - ответил он, - “остынь, не то спалишь себя. О боже, да ты и меня спалишь”. И вот когда он толкнул меня на кровать.

Каждый раз, когда мы с ним оставались наедине, я чувствовал, как он становится всё ближе и ближе: зажигает мою сигарету, отбрасывает чёлку с моего лба, касается моего плеча, касается моего колена. Если бы я хоть раз отпрянул, показал, что мне неприятно, он бы отступил, но я не останавливал его, и он не остановился.

Мой лоб прижат к холодному пластику изголовья, Ларри во мне, его руки сжимают меня в объятиях. Позже он гладит меня по спине и, потянувшись, чтобы поцеловать меня, шепчет: “Надеюсь, я не был слишком груб, малыш, просто я хотел тебя так сильно”.

Я всегда недоумевал, почему каждая девушка, которую я встречал, имела своего рода предубеждение перед мужчинами. Теперь мне это понятно. Когда парень проникает в тебя, ты веришь, что это что-то значит. Что ты значишь что-то для него. На самом деле это в порядке вещей, ты – просто легкий трах, ты превращаешься в мусор. А мусор хотя бы можно выкинуть на улицу.

Мне жизненно необходимо было верить, что для Ларри я – не более чем дешевая шлюха. Я бы стерпел всё, только чтобы увидеть его лицо, когда полиция ворвётся внутрь, а он осознает, что я один из них и я - тот, кто предал его.

Но всё пошло совсем не так, как я себе представлял. Кэбот был на месте, а Холдэвей всё тянул время, чтоб его. Для того, другого копа, которого порезал Блондин, всё было кончено. Розовый визжал, Эдди орал что-то про Блондина, я врал напропалую, пытаясь выиграть время. Я ждал, что Ларри поддержит Кэбота, но он этого не сделал. Он принял мою сторону, пошёл против Кэбота, вытащил пушку.

Три пистолета: Кэбот целится в меня, Ларри в Кэбота, а Энди в Ларри. Все три стреляют, все трое валятся на пол. Ещё одна пуля вгрызается в меня, внутри что-то рвется. Чертовски больно, но я больше не могу кричать. Злость сожрала сама себя и больше не поддерживает меня. Ларри ранен, но жив. Он собирается с силами и ползёт ко мне. Я действительно что-то для него значу. Вот уж не ожидал. Раньше мне не приходило в голову, что я могу ранить его, но мне удалось. И он еще не знает, насколько сильно.

Снаружи ревут сирены. Холдэвей, наконец, приступает к делу. Я больше не борюсь за жизнь, но все ещё могу выжить. И жить с воспоминаниями о беременной женщине, которую я застрелил, и безымянном копе, которого не смог спасти. Жить с воспоминанием о выражении лица Ларри в тот момент, когда он осознал, что я его подставил, что он отдал всё за ложь.

Теперь Ларри рядом со мной, он приподнимает мою голову и кладёт себе на колени, перебирает мои мокрые от крови волосы. Выживу я, и что? Меня заставят дать показания в суде, а потом отправят Ларри за решётку на всю оставшуюся жизнь? Мои ошибки всплывут, и Холдэвей либо прикроет меня, либо похоронит, нужен же ему кто-то, на кого свалить эту чёртову кучу трупов.

Полиция на подходе.

“Прости, малыш”, - шепчет мне Ларри, - “Похоже, нам придётся немного посидеть”.

*

Тебе придётся решить, Ларри. Ты был единственным, кого заботило, жив я или мёртв, так что решай, жить мне или умереть. Я должен сказать тебе правду, даже если уже поздно. Я не жду твоего прощения. Мне не нужно милосердие.

“Я полицейский”, - мне требуется всё моё дыхание, чтобы произнести эти слова. Он продолжает гладить меня по щеке. “Ларри, прости... Прости меня. Я полицейский. Прости... прости меня. Прости, Ларри”.

Я чувствую, как дуло его пистолета упирается мне в щёку. Офицеры полиции врываются внутрь.

the End

@темы: бешеные псы, фики

---

“Все бабы плохие”, “От заката до рассвета”, Сет Геко/Ричи Геко

Название: “Все бабы плохие”
Автор: bitterfig
Перевод: Fucking_Renegade
Бета: Sally
Фандом: “От заката до рассвета”
Пейринг: Сет Геко/нжп, Сет Геко/Ричи Геко
Категория: гет, слэш
Рейтинг: R
Предупреждение: намёк на инцест

________________________________

"Все бабы плохие, все бабы плохие.
Так он сказал, все бабы плохие,
Рога на голове, виляющие хвосты,
Все бабы плохие, все бабы плохие.
Оставь мне марку того парфюма,
Чтоб помнил я, что меня сразило".

(The Cramps)

Сантанико:
"Я не буду пить тебя до конца. Ты станешь моим рабом.
Потому что я не думаю, что ты достоин человеческой крови. Ты будешь пить кровь бродячих собак.
Ты будешь моим ковриком и по моему приказу будешь слизывать дерьмо с моих ног.
А поскольку ты будешь моим псом, я назову тебя «Спот». Добро пожаловать в рабство".

Сет:
"Нет, спасибо. Я уже был женат".

(From Dusk Till Dawn)

* * *

"Все бабы плохие"

За день до свадьбы Марисса сделала Сету его первую татуировку. Она была перфекционисткой, мастером своего дела. На это ушло три часа и пол-литра водки, после чего она подняла зеркало, чтобы он мог рассмотреть сердце у себя на груди. Большое красное сердце с чёрной лентой и её имя, "Марисса", поперёк.

“Красивая”, - сказал он, когда Марисса села к нему на колени, закончив работу. “Точно как ты”. Она крепко поцеловала его, пробежала пальцами по его груди, задевая чёрные и красные линии, выгравированные на его коже.

“Теперь ты весь мой, детка, подписан и доставлен”, - промурлыкала она, как кошка. Он поцеловал её в ответ, впустив её настойчивый язык в свой рот, а перепачканные краской пальцы с красным маникюром - в свои волосы. Внезапно он приподнял её и поставил на ноги, а сам начал быстро одеваться.

“Чёрт возьми, уже почти час”, - сказал он, застёгивая пиджак. “Мне нужно проверить, как там Ричи”.

“Блядь, ты, должно быть, шутишь, Сет!” – с гневом воскликнула Марисса. “Твоему чёртову братцу 27, ты не обязан укладывать его в кроватку”.

“И все же позволь мне сделать это”, - взмолился Сет, целуя её опять. “В последний раз”. На это она натянуто улыбнулась.

“Это уж точно, детка, с завтрашнего дня больше никакого Ричи. Вчера после репетиции у Эстер появились веские доказательства. Стоит нам сделать один звонок в полицию, и прощай Ричи, привет медовый месяц”.

Марисса говорила, что хочет замуж за Сета, не за братьев Геко. И Сет не знал, что делать. О том, чтобы оставить Ричи одного, не могло быть и речи. Когда Ричи оставался один, люди погибали, дома сгорали, животные взрывались, женщины были изнасилованы.

“Ты потратил большую часть своей жизни, нянькаясь с этим психанутым извращенцем”, - сказала Сету Марисса. “Детка, я знаю, ты любишь его, но сейчас позволь мне позаботиться о Ричи”.

Её план был мерзок и прост. Среди её знакомых была шкодливая маленькая 14-летняя девчонка по имени Эстер, которая за пару пакетиков героина была бы только рада всему, что может сотворить Ричи. А за парочку пакетиков сверху и татуировку Девы Марии во всю спину в придачу могла даже подыграть.

“Проще простого”, - заверила Марисса Сета. “Просто позволим Ричи быть собой. Эстер даже не понадобится соблазнять его. Мы просто поместим её в одну комнату с ним, и всё произойдёт само собой. Совращение по согласию не так уж страшно, но могу поспорить, когда копы повяжут твоего братца, он так распсихуется, что они запрячут его далеко и надолго от греха подальше”.

“Боже, Марисса, последние 20 лет я только и делал, что пытался предотвратить это!” - взвыл Сет.

Марисса ухмыльнулась.

Идея подставить брата Сету не понравилась, но он должен был сделать это, если хотел быть с Мариссой, а он ничего никогда не хотел так сильно, как её.

* * *

Он вошёл в номер брата в отеле. Ричи уже был в постели, одетый в пижаму, читал комиксы. Он поднял глаза на Сета.

“О, привет”, - сказал он разочарованно. “Я надеялся, это Эстер”.

“Прости, брат, всего лишь я”. Сет сел рядом с ним на кровать. “Подвинься. Что читаешь?”

“Люди-Х. Ненавижу то, что они делают с Псилок. Сделали из неё псевдо-Электру, ниндзя-сучку. Такая тупость. В смысле, может быть, это и круто, но это не Псилок”.

“Псилок – телепатка, верно? Сестра Капитана Британия?”

“Ага. Только теперь она японка”.

“Забавно. У неё по-прежнему фиолетовые волосы, как у Мариссы?”

Ричи скривился. “У неё по-прежнему фиолетовые волосы”.

“Эй, брось. Марисса потрясающая. Вот, глянь на это”. Он расстегнул рубашку, чтобы показать татуировку. “Это она сделала, она необыкновенная”.

“Вау”. Ричи был впечатлён. “Очень больно было?”

“Немного, но мне понравилось. Потому что она делала”. Он взял руку брата и направил его пальцы исследовать рисунок.

“Мило”, - сказал Ричи неприязненно. “Напоминает о временах, когда мы подписывали наши имена на нижнем белье в лагере”.

“Перестань, Ричи, я тебя прошу”.

“Прости меня, Сет, я знаю, она хорошенькая, просто секс и всё такое, но она гнилая. Она блестящее красное яблоко, коричневое внутри”.

“Ричи…”

“Она дрянная дьяволова сучка, я это знаю, она пытается настроить тебя против меня”, - он говорил взволнованно, его голос делался всё громче и пронзительнее. “Марисса - маленькая грязная джанки*, она высосет из тебя всё…”

“А ты нет!” - заорал на него Сет. “У меня появился шанс сделать в жизни что-то, кроме как вытаскивать тебя из передряг. У меня, наконец, появился шанс стать счастливым. Почему ты не можешь просто заткнуть свою пасть и порадоваться за меня?” Ричи выглядел так, будто вот-вот заплачет.

“Мне очень жаль, Сет”, - произнёс он.

“Нет, это мне жаль”, - Сет обнял брата, притягивая его ближе к себе. Ричи прижался к нему. “Я люблю её, но ты для меня номер один. Что бы ни случилось, помни об этом, ладно?”

“Ладно”.

* * *

Свадьба состоялась в литейном цехе в Клайборн-коридор неподалёку от Чикаго-ривер. Окна промышленных зданий выходили на сквероподобное (...паркообразное?) пространство, заставленное скрученными металлическими конструкциями и странными производственными машинами. Люди работали, несмотря на свадьбу. Сет танцевал с Мариссой снаружи. Он был одет во всё чёрное, на ней было облегающее красное платье, а в фиолетовых волосах а-ля Бетти Пейдж торчали бутафорские рожки. Искры сыпались дождем и разлетались вокруг жениха и невесты.

Всё время пока шло празднование, Сет не спускал глаз с Ричи. Поначалу он твердил себе, что следит за тем, чтобы Ричи не затеял какое-нибудь безумство, но очень скоро стало совершенно ясно, что у Ричи на уме не было ничего, кроме Эстер, с которой они лизались во время церемонии (он был шафером, она - одной из подружек невесты) и после. А ещё у Сета появились сомнения по поводу плана Мариссы. Он хотел сообщить ей об этом, но был зачарован тем, как она кружилась, кружилась в искрах.

Затем появились полицейские машины. Офицеры высыпали из них и ворвались в здание. Сет бросился за ними, но Марисса обвила его руками, удерживая.

“Вот так, детка”, - прошептала она ему на ухо.

“Ты с ума сошла?!” – он был в ярости и пытался вырваться. “Ты не должна была звонить, пока мы не вернулись в отель. Твои дружки здесь, грёбаные джанки и воры. Это превратится в кровавую баню, твою мать!”

Из здания уже слышались крики и звуки борьбы.
“Я должна была сделать это, Сети. Ты мог дать задний ход, так что я подумала и немного изменила расписание. Вон, смотри-ка, всё отлично”. Полиция вывела из здания отчаянно сопротивлявшегося, закованного в наручники Ричи.

“Сет! Сет!” – надрывался Ричи. Его трясло в истерике, он был на грани. “Убери от меня этих мудаков, Сет!” Полицейские пытались затолкать его в машину.

“Ричи, ничего не бойся!” – крикнул Сет. Он оттолкнул, наконец, Мариссу и кинулся к брату. “Ты должен быть спокоен, сделай это, Ричи! Я заберу тебя, я обещаю…”

“Сеееет!!!” – Ричи исчез в полицейском фургоне, красные и синие вспышки сирены затанцевали на платье Мариссы.

“Я заберу тебя, я обещаю”, - передразнила она. “Не каждая невеста такое скажет, но лучше б ты оказался лжецом, потому что с этого момента будем только ты и я”.

“Он мой брат, Марисса, я не могу этого сделать!”

“Детка, всё уже сделано”, - промурлыкала она, положив его руки себе на талию. “Эй, я знаю, что отвлечёт тебя от мыслей о Ричи. Ты когда-нибудь пробовал геру?”

“Никогда. Просто не мог, если рядом был Ричи. Слишком опасно. Как бензин и пламя”.

“Ну что ж, теперь, когда Ричи нас покинул, почему бы нам с тобой не устроить свадебный пир”, - она погладила его предплечье.

* * *

После были оглушительная стрельба, погони и иглы. Ограбление банков в хэллоуинских масках, устранение бесчисленных препятствий, лежание у ног Мариссы в качестве её собачки, в то время как она распределяла роли, или делила добычу, или делала ему татуировку в виде змеи, обвивающей его руку и заползающей на шею.

Сет и не подозревал о том, что случилось с Ричи. Он не думал о Ричи. Он не думал ни о чём, кроме Мариссы, был с нею по первому зову и кивку. Один день плавно перетёк в следующие восемь месяцев. Только тогда он нашёл письма.

“Принеси мне валиум, детка”, - приказала она. “Он в моей леопардовой шляпной коробке”. Он вошёл в её красно-фиолетовый будуар (ни дать ни взять жена Синей Бороды) и открыл коробку в тигровую полоску. Там было полным-полно писем от Ричи и о Ричи, из суда, из больницы.

Он сел прямо на пол и читал их, до тех пор пока не вошла она. Увидев, чем он занимается, она набросилась на него с криком: “Ты что, не можешь отличить леопардовый от тигрового, придурок?! У тигров полоски, тупой мудак, у леопардов пятна!” Она ударила его по лицу, оставив четыре красные царапины своими когтями. Он оттолкнул её и выбежал из дома, продолжая держать в руках письма.

* * *

Он поехал прямиком в Мантено в Государственную Психиатрическую Клинику. Раны на его лице всё ещё кровоточили, когда медсестра отвела его к Ричи. “У нас было много неприятностей с вашим братом”, - сообщила она. “Его приступы шизофрении подавляет только очень большое количество препаратов. На данный момент мы пробуем комбинацию торзина, халдола и проликсина с литием. К сожалению, нельзя точно сказать, что это действует, так как он, в основном, не реагирует на раздражители”.

Она пропустила его в палату. Абсолютно голые белые стены, решётки на окнах, никакой мебели, кроме железной койки с привязанным к ней Ричи. Его руки были покрыты синяками, кожа - цвета воска. Его глаза были открыты, но ни на что конкретно не смотрели.

“Что вы с ним сделали, ублюдки?!” – заорал Сет. “Какого хрена он привязан? Врача позовите, быстро”. Медсестра поспешила сбежать, Сет подошёл к краю кровати. “Ричи, малыш, ты слышишь меня? Ты здесь, Ричи?”

“Сет?” – его голос был слаб и доносился словно издалека. “Это ты, Сет?”

“Это я. Чёрт возьми, Ричи, я тебя сюда засунул, я сделал это. Прости меня”. Ричи приподнял голову, стараясь сфокусировать свой взгляд на брате.

“Ты дерьмово выглядишь”, - сказал он. “Совсем костлявый стал”.

“Да уж, наверное. Это всё наркота, о чём я только, блядь, думал?!” Он хотел обнять брата, но мешали ремни. “Они так тебя связали, что я даже обнять тебя не могу”. Он начал целовать Ричи в лоб, глаза, щёки, скулы. Губы. Поверхностно и быстро сперва, затем глубже. Ричи попытался отвернуть лицо.

“Не надо, Сет”, - запротестовал он. “Гомосексуальный инцест - это нехорошо”.

“Ш-ш-ш... всё в норме”, - Сет поцеловал его снова, на этот раз Ричи ответил, они оба отчаянно старались почувствовать друг друга, обдолбанные каждый своим наркотиком. Они целовались, пока двое санитаров не оттащили Сета от его брата.

“Я вернусь, Ричи, на этот раз ты можешь мне верить!” – прокричал он от дверей, когда его выводили из палаты.

* * *

Он не стал возвращаться домой. Не сразу. Сначала он снял номер в первом попавшемся ему по дороге отеле, таком, где никто не обратит внимания на крики и удары о стены, продолжающиеся три дня. Там он приходил в себя. Затем он окончательно остыл и вернулся к Мариссе за своей пушкой.
Она встретила его с нею, направив ствол прямо ему в лоб, как только он вошёл в дверь.

“Где ты был, дорогой?” - спросила она.

“Не шути со мной, Марисса”, - предупредил он. “Просто отдай мне пушку, и я исчезну из твоей жизни навсегда”.

“Не выйдет, Сети. Тебе не придётся решать, что Ричи – единственная твоя любовь, а меня ты бросишь. Тебе не придётся ничего решать, потому что ты - моя собственность. Ты мой, каждый дюйм тебя. Я вырезана на твоем сердце, я обвилась вокруг твоей руки, я вцепилась тебе в лицо, я бегу по твоим венам. Ты принадлежишь мне, и я выбью из тебя всю эту дурь с Ричи, даже если мне придётся убить тебя”. Она зло улыбнулась конфетно-красными губами, и когда он сделал несколько шагов ей навстречу, она разрядила в него обойму.

* * *

Загорелый мужчина в чёрном костюме появился в приёмной Государственной Психиатрической Клиники Мантено и заявил, что хочет выписать Ричарда Геко. Дежурная медсестра объяснила ему, что мистер Геко был не добровольно помещён в клинику, а по решению суда, и, следовательно, выписать его не предоставляется возможным. В ответ на это мужчина вытащил пистолет и объяснил, что уйдёт он только с Ричардом Геко. Рука, держащая ствол, была залита кровью, однако убедительно тверда.

Медсестра немедленно провела его к палате Ричи.

“Сет, ты вернулся!” - воскликнул Ричи так радостно, точно был под кайфом.

“Именно так, братишка”. Он достал из кармана опасную бритву и разрезал ремни, державшие Ричи.

“Что с Мариссой?” - с подозрением спросил тот.

“Мы с Мариссой больше не вместе. Ты был прав насчёт неё. Сгнившая изнутри, злобная стервозная джанки. Всё как ты говорил. Можешь идти?”

“Наверное”.

“Давай, обопрись на меня”.

“Ты весь в крови, Сет”.

“Марисса стреляла в меня. Шесть раз”, - он притянул Ричи к себе и крепко обнял, прежде чем они побрели к выходу, поддерживая друг друга. “Никогда тебя больше не оставлю, Ричи. С этого момента будем только ты и я”.

the End

____________________________


* “джанки” - (англ. "junkie", разг.) - наркоман, как правило, употребляющий героин.

@темы: от заката до рассвета, tarantinoverse, фики