Making deals, kissing people, one hell of a business.
К черту правила о деанонимизации, все равно я такой неудачник, что раскрываться меня никогда не просят
написано под девизом "пусть будут исполнены ВСЕ заявки к/к на тор-фесте"и получить фидбэк. наивная, убедилась, что люди меня ненавидят, даже когда не знают, что это я xDD
здесь, пожалуй, немаленькая доля моего представления о пейринге. особенно, со стороны Клинта
Название: "Об извлечении стрел"
Автор: Fucking_Renegade
Фандом: Avengers
Пейринг: Клинт/Коулсон
Рейтинг: R
Жанр: драма, ангст
Размер: мини (~1500 слов)
Предупреждение: биографические-исторические-лирические отступления, суицидальные мысли, вольный=дурной стиль
Саммари: "Одним из тех, кого Бартон убил (сильно ранил), будучи под властью Локи, был Коулсон. Локи ранил/убил Коулсона не лично, его подстрелил Хоукай..." и т.д.
читать дальше«Один из ученых, сведущий в этом искусстве, сказал слова, которые мы приведем так, как они есть».
Бартон сидит на верхушке башни Старка и вспоминает строчки из старой потрепанной книги своего детства. Он прочитал ее вдоль и поперек, и в конечном итоге выучил почти всю наизусть. Он тогда и лук толком в руках не держал. Хотя нет, держал, без разрешения, за что и получил потом не только по рукам, но и по голове, от своего наставника.
Хоукай помнит, как будучи мальчишкой, мальчиком-на-побегушках, убиравшим навоз за животными и блевотину за людьми, которые были намного хуже животных, восхищался мастерством циркового лучника. Позже он начал думать, как же досадно, что лук – пережиток прошлого, элемент сказок, экстравагантное развлечение, что его не используют как оружие в современном мире.
Еще позже – он сам исправил это недоразумение.
И посмотрите на него сейчас – величайший лучник пожинает плоды рук своих.
«При извлечении стрел следует предварительно распознать, какой разновидности стрела, ибо некоторые стрелы бывают из дерева, другие из тростника, а наконечники на них бывают железные, медные, оловянные, роговые, костяные, каменные, тростниковые или деревянные».
Бартон сидит на самом краю, здесь нет даже парапета и, тем более, ограждений, выше самого верхнего этажа, выше посадочной площадки Старка. Это иллюзия на уединение – потому что город внизу бурлит жизнью, это иллюзия на темноту – потому что огни Манхэттена ровняют день с ночью.
Причина, по которой он здесь: ему ничего не сказали.
Решили просто показать запись из тюремного отсека. Картинка была нечеткой, мутной (как будто это могло сгладить, смягчить то, что на ней происходит). Там был Коулсон, Локи и Тор в клетке где-то на периферии. Сам Бартон тоже там был, но за пределами обзора камеры.
Ракурс таков, что при просмотре кажется, что он стоит на том самом месте, на котором стоял тогда.
Коулсон направляет огромную пушку на Локи.
(он слишком много говорит, слишком медлит – геройствует)
Локи появляется за его спиной.
(Клинт знает, что произойдет дальше – когда Локи заносит скипетр для подлого удара – или думает, что знает)
Полет стрелы не слышен, и, тем более, не виден с такого близкого расстояния. Коулсон падает как подкошенный. Страшнее его протяжного вскрика – только изумление на лице.
Локи удивлен не меньше, он смотрит в камеру, точнее на Бартона – своего союзника, слугу, и на другого Бартона – своего врага, должника.
Тор выкрикивает проклятья.
(но что он может сделать)
Его брат довольно улыбается, как нашкодивший ребенок.
Это больше, чем Бартон в силах пережить. Поэтому в его голове появляются старые знакомые слова...
«Если стрела с наконечником, то иногда наконечник отклоняют назад, чтобы, когда стрелу вытягивают наружу, он вцеплялся в тело, а у некоторых стрел наконечники наклонены кпереди, чтобы они глубже впивались в тело».
... которые всегда его успокаивали. Но не сегодня.
Бартон не знает, почему так хорошо помнит именно эту часть. Тогда она казалась пугающей, изощренной, волнительной. Сейчас – причиняет почти физическую боль.
Как будто одна из стрел засела в его собственном сердце.
Коулсон. Он сделал это с Коулсоном.
«У некоторых стрел наконечники движутся на чем-то вроде пружины, и когда стрелу извлекают наружу, пружина растягивается и не дает ей выйти».
На мгновение Бартон ощущает больное, извращенное любопытство – какую именно стрелу выпустил он. От этой мысли его, кажется, вот-вот вывернет наизнанку, к горлу подступает тошнота с примесью желчи, так что становится невозможно дышать.
Он чувствует, что заслужил это. И еще сверх того – он хочет, расцарапывая и разрывая, выбраться из собственной кожи.
«Некоторые наконечники бывают гладкие, а к другим приделаны тонкие железки, и, когда стрелу вынут, эти железки остаются в глубине тела. Иногда наконечник крепко приделан к стреле, а иногда не очень крепко, так что, когда стрелу вытягивают наружу, наконечник отделяется от стрелы и остается в теле».
Он думал, что жизнь его чему-то научила. Уроки эти были жестокие, а еще безобразно и мучительно однотипные. Предательство и неприятие стали его постоянными спутниками. Всегда – от самых близких. Сначала родители, которых он любил и которые не любили его, и в довершении всего умерли глупо и нелепо. Сиротский приют, где его заставили почувствовать себя окончательно и бесповоротно ненужным. Оба наставника использовали его, и оба раза – бросали умирать. Родной брат обвинил во всех грехах. Даже за свое место в Щ.И.Т.е Бартону пришлось побороться.
Он думал, что понял систему – ни с кем не сближаться, замуровать себя настоящего в сарказм и браваду. Проявлять себя миру поступками, а если чувствами – то фальшивыми.
Коулсон смотрел глубже других или же просто не ленился смотреть. По счастливой случайности он оказался еще и хорошим человеком. Понимающий, тактичный, он всегда наперед знал все, что Бартон не мог высказать словами.
Доверчивый – нет, желающий доверять – мальчишка Клинт не мог на это не откликнуться. С ним Бартон чувствовал себя защищенным и желанным. Но даже тогда он все время ждал подвоха. Видит бог, он не боялся, что Коулсон вдруг перейдет на темную сторону или предаст его, как сделали остальные из прошлого. Он боялся поверить, что этого не случится.
Он думал, что был ко всему готов, и гордился этим.
То, что удар пришелся со стороны, с которой Бартон никак не ожидал, – буквально уничтожило его.
«Бывают наконечники отравленные, а бывают и неотравленные».
В один момент Бартон сам стал источником боли и разрушения. Понимание этого отравляет его изнутри.
Он поднимается с насиженного места на крыше и смотрит вниз.
Глупо было бы полагать, что за все время, которое он провел в ожидании приказа на высотных зданиях или в гнезде, Бартон никогда не думал, каково это – сделать лишний шаг. Сейчас этот шаг не кажется ему «лишним», наоборот – «необходимым». Спасительным.
Он не успевает довести свою мысль
(свою жизнь)
до логического завершения. Его дергают за воротник назад, и он, спотыкаясь, отступает от края. Так с отчаявшимися дураками не поступают, но у агента Романофф свои методы.
Конечно, это Наташа. Всегда – Наташа.
– Ты слишком рано его хоронишь. И себя заодно. – Она говорит отрывисто, без эмоций. – Шекспир был бы впечатлен.
Бартон не смотрит ей в глаза, как будто ему стыдно. Из-за чего? Он не собирался прыгать. Коулсон ведь жив – кажется, он успел основательно забыть об этом, пока думал о жизни и стрелах.
– Клинт.
Молчание. Он знает, что Наташа чувствует себя виноватой за то, что вовремя не остановила его.
Она говорит:
– Его перевели из реанимации. Просто иди к нему.
Бартон знает, что это плохая идея. Что ему нужно сделать, по чести, – это навсегда исчезнуть из жизни Коулсона.
Вместо этого он той же ночью влезает через окно в его палату.
– Я хотел бросить его и никогда больше не брать в руки, но, как видишь, у меня плохо получается держать обещания, – с горькой усмешкой произносит он, оставляя лук у изножья койки.
Он молчит о том, что, возможно, хотел даже большего – вообще отрезать себе руки за то, что сделал.
Коулсон не реагирует на его слова, на его приход. Вероятно, спит под воздействием снотворных и обезболивающих. Если бы это была кома – Наташа бы упомянула.
Бартону больно смотреть на него: Коулсон, бледный как простыня и неподвижный, – все равно что мертвый. Кардиограф издает ритмичные сигналы, датчики на мониторе регистрируют показатели жизненных функций. Бартону этого мало. Он склоняется над лицом Коулсона, останавливается в дюйме от его губ. Он мог бы его поцеловать – но это было бы слишком похоже на прощальный поцелуй, когда человек уже мертв. Поэтому он закрывает глаза и впитывает ощущение дыхания Коулсона на своих губах.
Кажется, проходит целая вечность. Отстранившись, Бартон осмеливается взять его за руку – холодная.
Он не знает, что сказать. Не знал бы, даже будь Коулсон в сознании.
- Не знаю, простишь ли ты меня, потому что я себя не прощу. - Он ненавидит себя за это, но любые слова, которые приходят на ум, звучат в его голове как прощальная речь на похоронах.
Бартон осторожно убирает руку и вдруг касается костяшками пальцев чего-то тонкого и твердого под краем одеяла.
Его бросает в дрожь, волоски на руках встают дыбом, когда он понимает, что это стрела. Его стрела, та самая. С отпиленным пером и отмытая от крови.
С узким гладким наконечником. Самая незамысловатая, но самая быстрая, пробивающая насквозь.
Что это – сантименты? Жестокое напоминание?
Повинуясь секундному порыву, Бартон ломает стрелу пополам и берет лук. Он уже садится на подоконник, чтобы уйти, когда позади раздается еле слышный голос:
– Я благодарен, что это был ты, Клинт.
Бартон застывает на месте, боясь обернуться и убедиться, что это игра его воображения.
– Локи не оставил бы мне шанса. Как и Фьюри. Вот это действительно была бы потеря… – под конец фразы Коулсон почти шепчет и заходится кашлем.
Бартон не верит своим ушам. Наконец, повернувшись, он видит, что Коулсон слабо улыбается.
Боже, то, что он говорит – так же нелепо, как то, что ему удалось бы остановить Локи в одиночку, наперевес с пушкой, которая чуть ли не больше его самого.
Но, так или иначе, это сработало.
Только его Фил на такое способен.
И сейчас Клинт ему верит,
(он ни черта не помнит – так почему бы не поверить в то, что он промахнулся не случайно)
и смеется, хотя его душат рыдания. Резкая боль в груди – как будто сердце медленно разрывается. А на самом деле – вытаскивают застрявшую в нем стрелу.
Он чувствует, как с каждой секундой ему становится легче.
написано под девизом "пусть будут исполнены ВСЕ заявки к/к на тор-фесте"
здесь, пожалуй, немаленькая доля моего представления о пейринге. особенно, со стороны Клинта
Название: "Об извлечении стрел"
Автор: Fucking_Renegade
Фандом: Avengers
Пейринг: Клинт/Коулсон
Рейтинг: R
Жанр: драма, ангст
Размер: мини (~1500 слов)
Предупреждение: биографические-исторические-лирические отступления, суицидальные мысли, вольный=дурной стиль
Саммари: "Одним из тех, кого Бартон убил (сильно ранил), будучи под властью Локи, был Коулсон. Локи ранил/убил Коулсона не лично, его подстрелил Хоукай..." и т.д.
читать дальше«Один из ученых, сведущий в этом искусстве, сказал слова, которые мы приведем так, как они есть».
Бартон сидит на верхушке башни Старка и вспоминает строчки из старой потрепанной книги своего детства. Он прочитал ее вдоль и поперек, и в конечном итоге выучил почти всю наизусть. Он тогда и лук толком в руках не держал. Хотя нет, держал, без разрешения, за что и получил потом не только по рукам, но и по голове, от своего наставника.
Хоукай помнит, как будучи мальчишкой, мальчиком-на-побегушках, убиравшим навоз за животными и блевотину за людьми, которые были намного хуже животных, восхищался мастерством циркового лучника. Позже он начал думать, как же досадно, что лук – пережиток прошлого, элемент сказок, экстравагантное развлечение, что его не используют как оружие в современном мире.
Еще позже – он сам исправил это недоразумение.
И посмотрите на него сейчас – величайший лучник пожинает плоды рук своих.
«При извлечении стрел следует предварительно распознать, какой разновидности стрела, ибо некоторые стрелы бывают из дерева, другие из тростника, а наконечники на них бывают железные, медные, оловянные, роговые, костяные, каменные, тростниковые или деревянные».
Бартон сидит на самом краю, здесь нет даже парапета и, тем более, ограждений, выше самого верхнего этажа, выше посадочной площадки Старка. Это иллюзия на уединение – потому что город внизу бурлит жизнью, это иллюзия на темноту – потому что огни Манхэттена ровняют день с ночью.
Причина, по которой он здесь: ему ничего не сказали.
Решили просто показать запись из тюремного отсека. Картинка была нечеткой, мутной (как будто это могло сгладить, смягчить то, что на ней происходит). Там был Коулсон, Локи и Тор в клетке где-то на периферии. Сам Бартон тоже там был, но за пределами обзора камеры.
Ракурс таков, что при просмотре кажется, что он стоит на том самом месте, на котором стоял тогда.
Коулсон направляет огромную пушку на Локи.
(он слишком много говорит, слишком медлит – геройствует)
Локи появляется за его спиной.
(Клинт знает, что произойдет дальше – когда Локи заносит скипетр для подлого удара – или думает, что знает)
Полет стрелы не слышен, и, тем более, не виден с такого близкого расстояния. Коулсон падает как подкошенный. Страшнее его протяжного вскрика – только изумление на лице.
Локи удивлен не меньше, он смотрит в камеру, точнее на Бартона – своего союзника, слугу, и на другого Бартона – своего врага, должника.
Тор выкрикивает проклятья.
(но что он может сделать)
Его брат довольно улыбается, как нашкодивший ребенок.
Это больше, чем Бартон в силах пережить. Поэтому в его голове появляются старые знакомые слова...
«Если стрела с наконечником, то иногда наконечник отклоняют назад, чтобы, когда стрелу вытягивают наружу, он вцеплялся в тело, а у некоторых стрел наконечники наклонены кпереди, чтобы они глубже впивались в тело».
... которые всегда его успокаивали. Но не сегодня.
Бартон не знает, почему так хорошо помнит именно эту часть. Тогда она казалась пугающей, изощренной, волнительной. Сейчас – причиняет почти физическую боль.
Как будто одна из стрел засела в его собственном сердце.
Коулсон. Он сделал это с Коулсоном.
«У некоторых стрел наконечники движутся на чем-то вроде пружины, и когда стрелу извлекают наружу, пружина растягивается и не дает ей выйти».
На мгновение Бартон ощущает больное, извращенное любопытство – какую именно стрелу выпустил он. От этой мысли его, кажется, вот-вот вывернет наизнанку, к горлу подступает тошнота с примесью желчи, так что становится невозможно дышать.
Он чувствует, что заслужил это. И еще сверх того – он хочет, расцарапывая и разрывая, выбраться из собственной кожи.
«Некоторые наконечники бывают гладкие, а к другим приделаны тонкие железки, и, когда стрелу вынут, эти железки остаются в глубине тела. Иногда наконечник крепко приделан к стреле, а иногда не очень крепко, так что, когда стрелу вытягивают наружу, наконечник отделяется от стрелы и остается в теле».
Он думал, что жизнь его чему-то научила. Уроки эти были жестокие, а еще безобразно и мучительно однотипные. Предательство и неприятие стали его постоянными спутниками. Всегда – от самых близких. Сначала родители, которых он любил и которые не любили его, и в довершении всего умерли глупо и нелепо. Сиротский приют, где его заставили почувствовать себя окончательно и бесповоротно ненужным. Оба наставника использовали его, и оба раза – бросали умирать. Родной брат обвинил во всех грехах. Даже за свое место в Щ.И.Т.е Бартону пришлось побороться.
Он думал, что понял систему – ни с кем не сближаться, замуровать себя настоящего в сарказм и браваду. Проявлять себя миру поступками, а если чувствами – то фальшивыми.
Коулсон смотрел глубже других или же просто не ленился смотреть. По счастливой случайности он оказался еще и хорошим человеком. Понимающий, тактичный, он всегда наперед знал все, что Бартон не мог высказать словами.
Доверчивый – нет, желающий доверять – мальчишка Клинт не мог на это не откликнуться. С ним Бартон чувствовал себя защищенным и желанным. Но даже тогда он все время ждал подвоха. Видит бог, он не боялся, что Коулсон вдруг перейдет на темную сторону или предаст его, как сделали остальные из прошлого. Он боялся поверить, что этого не случится.
Он думал, что был ко всему готов, и гордился этим.
То, что удар пришелся со стороны, с которой Бартон никак не ожидал, – буквально уничтожило его.
«Бывают наконечники отравленные, а бывают и неотравленные».
В один момент Бартон сам стал источником боли и разрушения. Понимание этого отравляет его изнутри.
Он поднимается с насиженного места на крыше и смотрит вниз.
Глупо было бы полагать, что за все время, которое он провел в ожидании приказа на высотных зданиях или в гнезде, Бартон никогда не думал, каково это – сделать лишний шаг. Сейчас этот шаг не кажется ему «лишним», наоборот – «необходимым». Спасительным.
Он не успевает довести свою мысль
(свою жизнь)
до логического завершения. Его дергают за воротник назад, и он, спотыкаясь, отступает от края. Так с отчаявшимися дураками не поступают, но у агента Романофф свои методы.
Конечно, это Наташа. Всегда – Наташа.
– Ты слишком рано его хоронишь. И себя заодно. – Она говорит отрывисто, без эмоций. – Шекспир был бы впечатлен.
Бартон не смотрит ей в глаза, как будто ему стыдно. Из-за чего? Он не собирался прыгать. Коулсон ведь жив – кажется, он успел основательно забыть об этом, пока думал о жизни и стрелах.
– Клинт.
Молчание. Он знает, что Наташа чувствует себя виноватой за то, что вовремя не остановила его.
Она говорит:
– Его перевели из реанимации. Просто иди к нему.
Бартон знает, что это плохая идея. Что ему нужно сделать, по чести, – это навсегда исчезнуть из жизни Коулсона.
Вместо этого он той же ночью влезает через окно в его палату.
– Я хотел бросить его и никогда больше не брать в руки, но, как видишь, у меня плохо получается держать обещания, – с горькой усмешкой произносит он, оставляя лук у изножья койки.
Он молчит о том, что, возможно, хотел даже большего – вообще отрезать себе руки за то, что сделал.
Коулсон не реагирует на его слова, на его приход. Вероятно, спит под воздействием снотворных и обезболивающих. Если бы это была кома – Наташа бы упомянула.
Бартону больно смотреть на него: Коулсон, бледный как простыня и неподвижный, – все равно что мертвый. Кардиограф издает ритмичные сигналы, датчики на мониторе регистрируют показатели жизненных функций. Бартону этого мало. Он склоняется над лицом Коулсона, останавливается в дюйме от его губ. Он мог бы его поцеловать – но это было бы слишком похоже на прощальный поцелуй, когда человек уже мертв. Поэтому он закрывает глаза и впитывает ощущение дыхания Коулсона на своих губах.
Кажется, проходит целая вечность. Отстранившись, Бартон осмеливается взять его за руку – холодная.
Он не знает, что сказать. Не знал бы, даже будь Коулсон в сознании.
- Не знаю, простишь ли ты меня, потому что я себя не прощу. - Он ненавидит себя за это, но любые слова, которые приходят на ум, звучат в его голове как прощальная речь на похоронах.
Бартон осторожно убирает руку и вдруг касается костяшками пальцев чего-то тонкого и твердого под краем одеяла.
Его бросает в дрожь, волоски на руках встают дыбом, когда он понимает, что это стрела. Его стрела, та самая. С отпиленным пером и отмытая от крови.
С узким гладким наконечником. Самая незамысловатая, но самая быстрая, пробивающая насквозь.
Что это – сантименты? Жестокое напоминание?
Повинуясь секундному порыву, Бартон ломает стрелу пополам и берет лук. Он уже садится на подоконник, чтобы уйти, когда позади раздается еле слышный голос:
– Я благодарен, что это был ты, Клинт.
Бартон застывает на месте, боясь обернуться и убедиться, что это игра его воображения.
– Локи не оставил бы мне шанса. Как и Фьюри. Вот это действительно была бы потеря… – под конец фразы Коулсон почти шепчет и заходится кашлем.
Бартон не верит своим ушам. Наконец, повернувшись, он видит, что Коулсон слабо улыбается.
Боже, то, что он говорит – так же нелепо, как то, что ему удалось бы остановить Локи в одиночку, наперевес с пушкой, которая чуть ли не больше его самого.
Но, так или иначе, это сработало.
Только его Фил на такое способен.
И сейчас Клинт ему верит,
(он ни черта не помнит – так почему бы не поверить в то, что он промахнулся не случайно)
и смеется, хотя его душат рыдания. Резкая боль в груди – как будто сердце медленно разрывается. А на самом деле – вытаскивают застрявшую в нем стрелу.
Он чувствует, как с каждой секундой ему становится легче.
@темы: фики, Клинт/Коулсон, Avengers/SHIELD
-
-
05.06.2012 в 01:22-
-
05.06.2012 в 08:24-
-
06.06.2012 в 00:53